и, с шумом превратившись в человека, повисла перед окном Надежды.

Девушка неудержимо — о аллах! — тихонько, затаивая звук, рассмеялась.

Птичка оказалась молодым меддахом.

Меддах подтянулся, оседлал сучок, собирался сказать нечто высокое, но положение у него было дурацкое, а в дурацком положении самые нежные слова выглядят тоже по-дурацки.

Надежда облокотилась на подоконник и смотрела на меддаха. Под луной лицо ее было серебряное, а волосы все-таки золотые.

— Держи! — меддах что-то метнул Надежде.

Она поймала.

Это была роза. Роза уколола девушку в ладонь.

— Спасибо! — сказала Надежда по-русски.

— Что?

— Благодарю тебя. Это лучший подарок за всю мою жизнь… — Надежда тихонько засмеялась и вдруг заплакала. — Прости, мне сегодня исполнилось восемнадцать лет.

Русская девушка не закрывала лица, как принято у турчанок, от нее исходила чистота белых северных льдов.

— Стань моей женой! — вдруг сказал меддах девушке.

Она посмотрела на небо. Небо было чужое. Она жила среди добрых людей, но небо Стамбула было чужое.

— Возьми меня, меддах, — ответила Надежда.

— О аллах! — воскликнул он. — Я перед лицом твоим клянусь! Подобно учителю моему, я буду иметь только одну жену, ибо кто знает многих жен, тот не достигнет дна в море любви.

— Если завтра вспомнишь слова, которые ты произнес сейчас, приходи за мной. Мы, русские, любим говорить: утро вечера мудренее.

Олень вырвался на просеку и помчался вверх, на взгорье. У него не было другого пути, только вверх, по открытой, смертельно опасной просеке: в лесу сидели загонщики, по пятам гнались собаки. Оленя вели к вершине холма. Здесь, в засаде, зверя ждал падишах Оттоманской империи султан Мурад IV.

Мурад знал все про царскую охоту. Когда-то она ему нравилась — лучшего, великолепнейшего зверя убивал он, первый человек государства. И не имело значения, сколько лет этому первому верховному человеку, одиннадцать или сто. Зверь падал к ногам государя, подчиняясь неумолимой силе закона иерархии.

Олень был прекрасен. Он бежал к своей смерти, изумляя молодой силой. Бежал, бежал, словно там, за пределом, — вечный луг свободы.

Мураду не захотелось убивать этого оленя, и он не убил бы его. Но и над ним, первым человеком империи, как топор палача, сиял всемогущий закон иерархии.

Не убьешь ты — придет время, и убьют тебя, ибо ты уже не можешь убивать.

Мурад натянул тетиву, стрела, слетев с гнезда, запела и вошла оленю в глаз. Олень упал на рога, перевернулся в воздухе и умер, так и не оторвав головы от земли.

К Мураду ринулись со всех сторон с восхвалениями, но он повернул коня и ускакал за холм.

Вломился на коне в чащобу и потом ехал крадучись, пока конь не остановился перед огромным буком. В тени дерева могли укрыться добрых две дюжины всадников. Вершиной дерево уходило к облакам, не дерево — мечеть.

У Мурада шевельнулась вдруг больная мысль: ему захотелось, чтобы дерево это только с виду было неодолимо могучим и здоровым, только с виду. В мире все ведь только сверху, с виду вечно и нетленно.

Мурад постучал рукоятью плетки по стволу. Не слыхать дупла. Стукнул сильнее — не слыхать.

Спрыгнул с седла, схватил сук, ударил по дереву сплеча — сук переломился надвое, сухой. Мурад вытащил из-за пояса кинжал, вонзил его в дерево, надавил, повис всей тяжестью тела. Дзинь!

Султан сидел на траве с рукоятью кинжала в руке. Дерево победило сталь. Мурад отшвырнул бесполезную рукоятку кинжала и тотчас спохватился. Она была усыпана алмазами.

'Алмазы!'

Чтобы падишах ползал по кустам в поисках алмазов?

Затрубили рога. Султана искали, звали.

'Ну так помучайтесь! Побегайте, потрясите жирок!'

Мурад снял с плеча лук, наложил стрелу и осторожно пошел в глубь чащи. Конь послушно и так же бесшумно следовал за хозяином.

Впереди треснула ветка. Мурад замер. Совсем рядом боком к нему стоял молоденький секбан- загонщик. Из-под фески нежный голубоватый висок, на виске синяя жилка. Мурад даже глаза зажмурил, так вдруг нестерпимо захотелось полоснуть кинжалом по этой жилке.

Султан Мурад и его свита прибыли на границу округа Никея. На границе по заведенному обычаю султана должен был встречать и приветствовать Никейский судья.

Никого.

Сердце у Мурада дрогнуло.

'В Стамбуле мятеж? Может быть, Мурад IV уже не существует? А кто же тогда? Падишах Ибрагим, вытащенный из ямы? Или братец Баязид? Чепуха! Только чепуха ли? Если все обойдется, нужно искать новую опору. Сипаги и тимариоты ненадежны. Нужно стать благословенным падишахом для мастеров и ремесленников! Отмени налоги — и ты хороший. А на кого переложить эти налоги? Все на тех же реайя?'

Ему вспомнился старик, торговавший ржавой подковой. Рука потянулась к груди. Оно теперь всегда с ним, это странное приобретение.

'А платить все-таки придется тебе, старик! Потерпи! Сменит империя одряхлевших лошадей, и не четверть, не треть и не три четверти — весь мир ляжет под копыта турецких скакунов. Каждый турок станет владетельным тимариотом. Потерпи, старче! Не знаю сколько, но потерпи!'

Царственные охотники давно уж вступили в пределы Никеи. Судья не появлялся. Лицо Мурада пылало, но не от гнева, он забыл о судье. Тайные клятвы будоражили кровь.

Судья все-таки прискакал. О нет! Ничего страшного не случилось. Просто судье показалось, что город для встречи столь высокого гостя украшен недостаточно пышно, пришлось сделать необходимые распоряжения.

Мурад слушал судью, думая о своем. Повернулся к начальнику секбанов:

— Казнить!

Судью казнили тотчас. Начальник секбанов, исполнив приказание, задумался: за что казнили? Он не понимал: в империи, вступившей на путь войны, правит порядок. Горе отступникам, кто бы они ни были.

Весть об этой неожиданной казни уже на следующее утро достигла Истамбула. Столичные судьи по приглашению великого муфти Хусейна-Эфенди собрались обсудить действия султана.

Убить столь знатного из улемов без приговора суда улемов, одной султанской волей — урфом — дело неслыханное, неправое и страшное. У султана Мурада кровавые руки, он не только отдает приказы о казнях, он убивает сам. Это не выдумки врагов, это дикая правда: султан ночами охотится на людей. Теперь он разгоняет свой двор, приказал вдвое сократить войско! Сокращать войско во время войны — в уме ли государь?

Улемы собрались тайно в маленькой мечети на окраине Истамбула, но они еще не окончили своих разговоров, а из Истамбула в Никею уже мчался гонец от Кёзем-султан. Вдовствующая царица спешила сообщить сыну об опасном сговоре улемов.