Хан все так же сидел на троне, а Сафат стоял, снизу глядя на старшего брата.

— Поди сюда, — позвал Бегадыр.

Сафат нерешительно сделал два шага.

— Иди сюда, ко мне. Не бойся.

Сафат подошел к ступеням трона.

— Садись на мое место.

— Великий хан…

— Садись, я так хочу, Сафат.

Взял брата за руку, усадил возле себя, успокоительно обнимая и похлопывая по плечу. Потом встал и сошел с трона. Занял место Сафата в десяти шагах от престола и спросил:

— Неудобно?

— Неудобно! — поерзав на троне и удивившись своему открытию, согласился Сафат.

— Все ж таки место это очень высокое, Сафат! Погляди-ка получше. Разве ты не видишь из-под этого балдахина Истамбул, Москву, Краков, Яссы, Исфагань, Стокгольм и даже Рим? И не страшно ли тебе с этого высочайшего места услышать свои собственные слова, ибо эти слова долетают до каждой из этих столиц?

Бегадыр вернулся на свое место, Сафат вскочил, но Бегадыр снова усадил его.

— Не сердись на меня, брат. Сегодня я ругал не тебя, а провидение. Нам с тобой не повезло… Если меня с этого места все слышат, то и я слышу многих. В Крыму теперь всякий болтает — поход не удался. Скажи, что бы ты сделал на моем месте?

— Брат мой, ты поступил мудро.

— Мудро? — Бегадыр усмехнулся. — Поступить мудро — это отправить тебя в цепях к пьянице Мураду на съедение. Тогда бы и все мурзы прищемили бы хвосты. Я поступил, Сафат, как любящий брат. Как несчастный старший брат. Запомни это.

Сафат низко склонил голову, но Бегадыр, играючи, толкнул его в плечо.

— Я вот что придумал: ты сегодня же отправишь в Москву гонца. С извинениями. Набег, мол, произведен подневольно, по приказу из Истамбула. А в Истамбул мы отправим подарки Кёзем-султан и Мураду. Тут уж тебе самому раскошеливаться! Кёзем-султан любит драгоценные камни, а Мураду отправить самых отборных пленников. Мужчин. Три сотни, думаю, будет довольно. Только самых отборных! И если таких не найдется среди полона, купи у Береки.

Сафат опустился перед братом на колени и поцеловал в приливе благодарных чувств и самоунижепности ханский сапог.

Доказывая любовь и преданность своему брату, нуреддин в тот же день отправил гонца в Москву и сам приехал к еврею Береке.

Конторка ростовщика, ссужавшего деньгами государей и государских послов, была похожа на погреб. Низкая дверь впускала в сводчатую палату с одним окошком за двойной железной решеткой. В палате стол, скамья для хозяина и скамья для дельцов, печь в углу, голые стены, голый пол. Кованый сундук для бумаг и денег. Единственным украшением этой каменной берлоги был высокий стул, обитый красным бархатом, с двумя рядами золотых гвоздиков на спинке.

Берека, согнувшись втрое, встретил высокого клиента.

Нуреддин сел на красный стул и, насмешливо поглядывая на согбенного хозяина, соизволил поздороваться:

— Доброго тебе здоровья, Берека. Я пришел по делу.

Берека проворно разогнулся и, почтительности ради глядя клиенту в бороду, но никак не в глаза, сел на свое место.

— Мне нужны рабы. Очень хорошие русские рабы, лучше которых не бывает. Штук сорок- пятьдесяг.

— Для тебя, государь мой, у меня будет все, чего ты пожелаешь, — тихо ответил Берека.

— Но мне нужны особые рабы. Самые лучшие. Это будет подарок султану.

— Я могу подобрать полон, мой государь, как ты пожелаешь: синеглазый, черноглазый, белокурый и темно-русый, рыжий, черный. Толстый и тонкий…

— Мне нужны силачи.

— Очень хорошо! Будут силачи, русые кудри, карие глаза… Можно бы и синеглазых. Это красиво, но в Турции синий глаз дурной.

— Сколько это будет стоить? — оборвал нуреддин.

— Сорок рабов по сорок золотых за каждого…

— По сорок золотых?! — закричал нуреддин, хватаясь за саблю.

Берека закрыл глаза и окаменел.

Нуреддин с проклятием метался по мерзкому погребу, пе зная, на чем выместить ярость. Наконец он подбежал к Береке:

— Сколько же это будет всего?

— Тысяча шестьсот золотых, — спокойно, внятно проговорил Берека.

— За такие деньги мне легче тебя убить! — Нуреддин затопал ногами, выхватил саблю и рубанул по столу.

Берека сидел не шевелясь. Он открыл глаза и глядел прямо перед собой, думая свою особую думу.

Нуреддин брякнулся на стул и, пронзая еврея взглядом, заговорил потише, урезонивая торгаша:

— Ты пойми! Мне твоих кареглазых, да русых, да силачей нужно триста. Двести пятьдесят силачей у меня есть, но мне нужно триста! И скажи мне, почему ты просишь по сорок золотых за раба? За презренного гяура?

— В Крыму теперь мало полона, — ответил бесстрастно и бесстрашно Берека. — Когда Кан-Темир привел полон из Польши, рабы стоили по десяти золотых.

— Пусть будет по сорок, — быстро согласился нуреддин, — но тысячу шестьсот я тебе не дам. Я дам тебе тысячу золотых.

Берека поднял глаза и впервые поглядел в лицо нуреддина.

— Чем же ты возместишь, государь мой, остальную сумму?

'Ничем!' — хотелось крикнуть нуреддину, но с него на сегодняшний день было довольно. Он сдался.

— Я могу дать русский жемчуг…

— Он дешев, — быстро возразил Берека. — Может быть, у государя найдутся рабы-мальчики? И еще бы я взял лошадьми.

Нуреддин хлопнул в ладоши. В конторку вошли слуги нуреддина. Они внесли две шкатулки с золотом и русским речным жемчугом.

Берека пересчитал золото.

— Здесь восемьсот семьдесят золотых, мой государь.

— Здесь тысяча!

— Я пересчитаю золото еще раз…

— Не надо! — Ярость снова закипела в нуреддине.

Он выхватил из-за пазухи мешочек с деньгами и бросил на стол под нос еврею.

— Мальчики и лошади будут завтра! Но завтра же ты представишь мне полсотни рабов, русых, кудрявых, одного роста.

— Не беспокойся, государь мой! — почтительно и серьезно ответил Берека, совершая глубокий и нижайший поклон царственному клиенту.