прозрачного до маленького черного купола над замерзшим зимним садом. Доктор Азад взял одну и протянул Биби. Биби расправила ладонь и заглянула в маленькую салатную башенку внутри.
— Нет, нет, надо встряхнуть.
Доктор Азад рассказал, что купил ее в Париже. Они смотрели, как кружится снег внутри и как постепенно мирно оседает на дно.
— Вот так. — Доктор поставил игрушку на место. — Так же и в жизни. Запомни, что так и в жизни.
— Почему? — спросила Биби, удивленная его словами. С трудом сглотнула.
Доктор Азад взял еще одну бурю и встряхнул.
— Если ты сильная, то выстоишь бурю. Видишь? Начинается буря, ничего не видно. Но все, что прочно на земле, стоит и ждет, когда она стихнет. Видишь?
Биби кивнула так медленно, словно боялась трясти головой.
— А ты знаешь, что надо сделать, чтобы стоять прочно?
И так же медленно Биби отрицательно покачала головой.
— Тогда не могла бы ты мне подсказать, как это делается?
Они вышли от доктора, и в приемной Назнин увидела Тарика. Он прислонился к доске для объявлений и засунул руки в карманы, хотя вокруг было много свободных стульев. Веки его отяжелели, волосы приплюснулись от грязи. Он весь как-то обмяк, словно из него вынули все кости. Назнин остановилась было с ним поговорить. Он уронил голову на грудь, и Назнин решила уйти, потому что не сможет смотреть ему в глаза.
Каждое утро одно и то же. Назнин открывает глаза рядом с большим черным шкафом, и каждый раз первое ощущение — легкость во всем теле. И первая мысль — что этот день наконец настал. С трудом вспоминает, какой день, в чем его важность, и понимает, что этот похож на остальные. Сегодня утром, еще не поднявшись с постели, она провела рукой по гладкой лакированной двери шкафа. Ни царапинки. Пятнадцать лет его ненавидит, а ему хоть бы что.
Шану заерзал и положил ей руку на живот. Она посмотрела на эту хлипкую конечность, на два красных прыща около локтя. Подложила свою руку под его, и во сне он сжал ее.
И снова ощущение. Что сегодня именно тот самый день. Глаза закрыты, в животе разливается приятное тепло.
Шану захрапел. Два длинных тяжелых храпа, как у глохнущего мотора.
Назнин освободила руку, перевернулась на бок, подтянула колени и просунула между ними кулак. Нет, сегодня не тот самый день, вернулось напряжение в груди, которое не оставляет вот уже много недель. Она набрала побольше воздуха и приготовилась громко выкрикнуть — что-то очень важное, на уровне вопроса жизни и смерти, — но и комок воздуха, и крик застряли в груди. Им никогда не выйти наружу. И это ощущение вечно.
Все это из-за войны листовок.
Все это из-за миссис Ислам.
Все это потому, что до сих пор не рассказала Разии.
Все это из-за Хасины.
Все это из-за того, что сбережения не увеличиваются.
Все это из-за девочек, которые не хотят ехать домой.
Села и посмотрела на часы.
— Все это из-за меня, — сказал Карим.
— Что?
Он приложил палец к губам. Его волосы, хохолок колышутся игриво, хотя сквозняка в комнате нет.
— Это все из-за меня, — прошептал он.
Закрыла глаза, но он не уходит. Пальцами ласкает ее лицо. Чтобы вытеснить его из сознания, пришлось встать с постели и начать новый день.
В войне листовками участники сменили тактику, теперь листовки разбрасывали по ночам. Наутро в квартале все тихо. И когда Шану уже почистил зубы, вышел из ванной и обнаружил под дверью листовку от «Бенгальских тигров», во всех трехстах тринадцати квартирах раздался его гневный голос.
— Какой остолоп, — взревел он, — какой остолоп это написал?
Он помахал листовкой в воздухе и пронзил взглядом каждый угол в квартире.
Биби глянула назад, почти не повернув головы. Шахана ела кукурузные хлопья. Она перебирала кнопочками на панели радио.
— Выключи его, — завопил Шану.
От полученного шока заплясал подбородок с ямочкой.
Он начал читать листовку:
— «Не забудьте отблагодарить Аллаха за наших братьев, которые стали шахидами и умерли, защищая своих братьев».
Шану трясло от негодования:
— «Братьев»! Эти лопухи претендуют на то, чтобы называться моими братьями. Они даже предложения не могут составить как следует. Шахана, ты знаешь, что значит «шахид»? Это значит мученик за веру. А ты знаешь, что это значит?
И он, не дожидаясь ответа, продолжал:
— «Мы благодарим Господа за Фарука Замана, который умер во время военных операций в селе Дуба-Юрт, в Чечне, в феврале 2000 года. Большую часть жизни он был неверующим человеком, пока не раскаялся в этом и не посвятил себя джихаду. Он был убит пулей в сердце. Через три месяца русские вернули его тело. Очевидец рассказывает, что от него исходил аромат мускуса и из всех тел шахидов, которые он видел в Чечне, это тело было самым красивым. Воистину, Аллах покупает у верующих их тела и имущество и платит за них раем».
Шану беззвучно хлопал губами, слов у него не было, только слюна появилась в уголках. Его волосы, оскорбленные до самых корней, взъерошились. Брови затанцевали от страха. Через пару минут он перевернул листовку и прочитал ее обратную сторону:
— «Если будет на то воля Аллаха, наш брат Фарук уже в раю. Он оставил жену и маленькую дочь.
Если будет на то воля Аллаха, рассказ о нем придаст нам храбрости, и мы отдадим свои жизни за правое дело. Мы собираем пожертвования для тех, кто останется».
Шану не мог ни шагу ступить от ярости. Шахана закончила завтракать и слонялась на опасно близком расстоянии от телевизора.
Наконец Шану нашел что сказать:
— Запах мускуса. После трех месяцев! Что это за фетиш и суеверия? Они с ума все, что ли, посходили? Совать эти безумные письма под двери белым. Они хотят, чтобы здесь все вспыхнуло? Они хотят, чтобы мы здесь все стали шахидами?
Назнин пыталась знаками остановить Шахану:
— Им деньги как — сейчас или потом? Ведь им нужно больше оружия. Быстрей, давайте скидываемся в складчину.
Он начал шарить в складках своего лунги, будто оттуда могли посыпаться монеты.
У Назнин загорелась шея, как будто на нее упал луч солнца. В последний раз Карим читал в журнале о детях-сиротах в лагерях беженцев в Газе. Назнин видела, как вспыхнуло его волнение, как оно нарастало. Чужим горем можно проникнуться со слов другого человека. И Кариму становилось все горше и горше. По ходу рассказа глаза его увлажнялись. Она пошла на кухню и под раковиной нащупала пластиковую коробочку из-под еды. Ей захотелось сделать что-то для сирот. И что-то для него. Дала ему деньги. Карим медленно заговорил на бенгальском, родные слова давались ему с трудом, сказал, что это очень красивый поступок. Но если об этом узнает Шану, что он подумает? Что скажет?
