заполонили собой дверной проем, как две разрозненные половинки раздвижных дверей.

— Долго вы там будете дурака валять? Идите сюда, господи боже мой.

Миссис Ислам даже не обернулась. Сыновья зашли следом, один из них тащил черную сумку, второй спрей от растяжений.

Назнин отправилась готовить чай. Все кружки упакованы, остались только две. Пока чайник закипал, она лопала шарики в мягкой полиэтиленовой упаковке.

Когда она вернулась с чаем в гостиную, миссис Ислам лежала на диване, положив ноги на одну ручку, голову на вторую.

— Уже недолго ждать.

Голос жалостливый, но от него веет холодом.

— Завтра, — ответила Назнин.

— Завтра? — резко спросила миссис Ислам. — Осталось мне не так уж много, но, поверь мне, я проживу еще и этот день и завтрашний. — Она фыркнула и добавила: — Так Богу угодно.

— Я подумала, что вы хотите…

— Да, да. Ты подумала, что я хочу. Я знаю. Как же так, скажи мне, почему в наши дни молодежь совсем не слушает старших?

Сын Номер Один и Сын Номер Два стали за диваном. На первом — персиковый джемпер с круглым вырезом и с волосами на груди вместо воротника. Расстояние между носом и верхней губой непривычно маленькое. В результате лицо у него вечно насупленное, как будто он на каждом шагу ждет, что обидят. И ошибается. Брат его, наоборот, похож на гения. Лицо как у политика: внимательное, напряженное, скрытное, хитрое. В глазах теплится любовь к брату, губы благодушно сложены. Сколько, должно быть, горечи испытывает миссис Ислам. Как часто она, наверное, смотрит на Сына Номер Два, как часто надежда побеждает опыт, как ждет она от сына того, что так откровенно обещает его лицо.

Миссис Ислам оглядела сыновей. Закрыла глаза.

Назнин налила чай.

Наверху заработал телевизор. Зааплодировала аудитория. Два неясных стука, какое-то бормотание, снова аплодисменты.

— Я принесла кое-что для девочек, — сказала миссис Ислам.

Она открыла глаза и махнула рукой Сыну Номер Один.

Сын Номер Один открыл большую черную сумку.

— Они здесь.

Закрыл сумку.

Мать беззвучно и крепко выругалась. Прижала руку ко лбу.

— Пусть сначала деньги отдаст.

У Сына Номер Один губы вытираются о нос.

— Идиот! Дубина! Придурок!

Слова у миссис Ислам вылетели как отравленные дротики.

— Сначала обзаведись мозгами, а потомбудешь ими пользоваться.

Закашляла. При каждом кашле ноги у нее поднимались с ручки дивана.

Сын Номер Один смотрел прямо перед собой, лицо такое же пустое, как голова.

Сын Номер Два схватил сумку с лекарствами. Выудил оттуда две маленькие коричневые склянки с белыми ярлыками предписаний. Миссис Ислам отсыпала себе пилюль и медленно их разжевала. Зубы у нее клацали. Горький порошок запила глотком сиропа от кашля.

— Девочки, — скомандовала она Сыну Номер Два.

Из материнской сумки Сын Номер Два вытащил два набора колокольчиков на щиколотки. Позвенел ими у одного уха, у другого.

Миссис Ислам выразительно на него посмотрела.

— Так, безделица. Небольшой подарок от старой знакомой.

Слова вырвались короткими вздохами, она прижала руку к груди, словно так их можно остановить.

— Как у них дела? Можешь мне не рассказывать. Они не хотят уезжать. Только и знай волнуйся за них за всех. И так всю жизнь.

И она глубоко вздохнула.

— Поверь мне, так — всю жизнь.

— Я собиралась навестить вас, — сказала Назнин.

Но миссис Ислам продолжала думать о своем. Вся прическа у нее сбилась оттого, что головой она лежала на диване. Волосы превратились в седой распущенный пук. Какие сухие, как они вообще на голове держатся.

— Раз ты сегодня уезжаешь, значит, на марш не успеешь, — сказал Сын Номер Два и свое умное лицо обратил к Назнин.

— Да, рейс позже, но я все равно не пойду на марш, — Назнин огляделась, — слишком много дел.

— А мы пойдем, — сказал Сын Номер Один, — там будет классно.

— Хорошо бы, — ответил Сын Номер Два. Он погрозил пальцем, на лице появилось уверенное выражение, чтобы окружающие поразились его необыкновенной проницательности. — Повеселимся.

— Повеселимся? Я сейчас тебе расскажу, что такое веселье.

Миссис Ислам подняла голову и облокотилась на диване:

— Все у нас теперь ходят по округе, маршируют, маршируют, маршируют. Занятия себе получше найти не могут. Кто, интересно, выйдет маршировать против них? Пара-тройка смутьянов, которые кидают свои грязные листовки нам под дверь. И почему никто их не отловит и не надает хорошенько по шее один раз? Зачем ходить на эти сборища, марши, марши, марши. Вот что я вам скажу. — И она помедлила. — Вот что я вам скажу. Завтра там будет с десяток белых, не больше. Не больше десятка.

И снова положила голову на ручку дивана. Назнин слышала ее дыхание. Каждый вздох вырывался неохотно. Сколько еще будет таких вздохов? Сколько же надо смелости, чтобы прекословить этой умирающей женщине.

— Вот что я вам скажу, — сказала миссис Ислам, глядя в потолок. — Остальные не придут, потому что у них и так дел полно. Они деньги зарабатывают, их больше ничего не волнует. Нет, не будет никого. Они не придут, потому что не боятся. Они нас не уважают. С чего бы им нас бояться?

Миссис Ислам принялась тереть бедро, и Сын Номер Два, не сгибаясь, подал ей спрей от растяжений. Миссис Ислам обрызгала им все сари без разбора.

— Так вот, если бы у нас были деньги, — продолжала она, — сразу бы все заметили разницу. Вот квартал на Альдер-стрит, районный совет его продал. Знаете, сколько там теперь квартир? Восемь! И каждая, как поле для крикета. В каждой по одному, по два человека. За что нас уважать, нас по десять человек в комнате. Не пойдут они на марш. Одна головная боль. А если захотят, чтобы мы отсюда убрались, то с помощью денег нас выселят.

— Только не нас с тобой, да? — сказал Сын Номер Один. — Это мы сперва их без шиша оставим.

Миссис Ислам вытащила носовой платок из рукава и сплюнула в него.

— Сказала же тебе мать, чтобы ты молчал, — сказал Сын Номер Два.

Назнин посмотрела на братьев. Ходят слухи, что у них паб на Степни-Грин. И по слухам, по воскресеньям с утра в пабе танцует женщина и снимает с себя одежду. Говорили еще, что у англичан такая традиция. И мужчины идут в паб с утра в воскресенье, потому что их туда отправляют жены, которые хотят приготовить обед и убраться в квартире. Чтобы муж не мешался под ногами, его отправляют полюбоваться титьками другой женщины. У Сына Номер Один еще выше поднялась губа, словно он еще сильней обиделся. Еще есть слухи, что у Сына Номер Один белая подружка и двое сливочно-белых детей. А Сын Номер Два сидел в тюрьме то ли за разбой, то ли за жульничество, то ли и за то, и за другое.

Слухи окружают их со всех сторон, но лицом к лицу они со слухами никогда не сталкивались.

— Двести фунтов, и закончим разговор, — сказала миссис Ислам, все еще глядя в потолок.

Наверху кто-то шагами мерил комнату.

Разговоров не слышно только об одном: об этих денежных займах.