И как-то раз Игнат Лукич Майстренко, исследователь, древностью плененный, ходы фортеций старых изучая, нашел подвал под домом у Хмелевских, и Янек вслед за ним туда полез, а вылез — археологом завзятым, неутомимым рыцарем раскопок, разведчиком усердным древних тайн. Вот так судьба связала нас с музеем, и о делах его самозабвенно я толковал Аникину не раз. В музее дел полно, заботы, хлопоты, ведь, уходя, паны дверями хлопали, не дождались Пилсудского, отчалили, бежали прочь, бросая всё в отчаянье: дома, именья, и гербы настенные, и книги, и регалии отменные. То — сломано, а это в землю втоптано, изорвано, обуглено, разметано, а уцелевшее ушло по селам — выцвести по сундукам в безвременье, в безликости. Но что отдать, какой платить монетою, чтоб завладеть нам стариною этою? Как уберечь всё нужное и годное, народу вновь вернуть добро народное? Аникин как-то сам пришел в музей, и мы тогда с Игнатом Лукичом решили, что дела пойдут живей, что мы искать сокровища начнем. Вот так оно случилось наконец, так и сбылось. Прошло всего дней пять — Игнат Лукич, наш беспартийный «спец», смог документ партийный прочитать: «Общее собрание бойцов и командиров Части особого назначения (ЧОН) Уманского гарнизона, заслушав доклад тов. Аникина Т. П. о значении исторической науки, постановило:
1. Помочь укрепить материальную базу Уманского исторического музея, размещенного в помещении школы № 1.
2. Создать фонды для обмена или приобретения исторических ценностей у населения Уманского уезда. Для этого выделить трехдневный паек соли, полагающийся как бойцам, так и командирам Части особого назначения (ЧОН) Уманского гарнизона».
Ее в ладонь ссыпали, замирая, и взвешивали бережно в платке; запачканная, серая, сырая, она слипалась комьями в руке. Ее делили по крупинке, скупо, она была наградой из наград и только для больных и для солдат давала вкус безрадостному супу. Соль не возили по путям войны, не шли волы, покачиваясь грустно,— скакали из Майкопа скакуны под тяжестью совсем иного груза: шинель, винтовка, сабля и мешок и горстка соли в чистенькой ветошке, чтобы, усевшись под вечер в кружок, хлеб присолить да котелок картошки. Пусть соль украсит скудные куски, развеселит измученное тело, хоть, как в аптеке, на золотники соль взвешивать бойцам осточертело. И вот ее насыпали в мешки. Немало потянули эти крошки — убогие солдатские пайки, одетые в рогожные одежки. Не лучшую нам дали из подвод да кляч, едва переставлявших ноги, и по путям, исполненным тревоги, втроем за возом мы пошли вперед. Осторожно шли мы рядом с возом. Прах боев. Копыт стремглавый след. Мы входили в мир военных бед, где раздолье гневу и угрозам. Шли путем надежды и утрат, сумрачным, суровым, нелюдимым, здесь смердело падалью и дымом, здесь стоял пожаров душный чад. Над полями раскружились стаи жирного, как сажа, воронья, между придорожными кустами вдаль текла, виляя, колея. Путников спасет ли беззаботность в битве эр, в смертельной схватке дней? Что нас ждет за первым поворотом, безоружных слабых, трех друзей? Мы, ловцы затопленного морем, тронутого жаром и ножом творчества. Его мы сбережем,
