— Оставайся и смотри, — сказала она, и меня озадачило выражение на ее лице. Она попросила только из вежливости, чтобы я не уходил? Она хотела остаться одной вместе с Лэрри?
Он подошел к ней, взял ее за руку и мягко притянул ее к себе.
— Он устал, — сказал Лэрри. — И хочет уйти…
Мы всегда делали то, что нам велел Лэрри ЛаСейл. Всегда с легкостью выполняли все его пожелания. И мне теперь показалось, что я действительно устал, поскольку Лэрри об этом мне напомнил: все события этого дня и все волнение, много раз посетившее меня на его протяжении. Я видел, как Лэрри, глядя на меня, поднимал брови, когда я совершал нелепые движения во время игры в настольный теннис.
«Двигайся…»
— Я лучше пойду, — сказал я, уводя свои глаза подальше от Николь, острая боль сожаления грызла меня изнутри, особенно когда я говорил, потому что в действительности хотел остаться, желая быть частью их.
Когда я отвернулся, то услышал щелчок опустившейся на пластинку иглы, негромкое шарканье ног, и рука легко коснулась моего плеча.
— Не уходи, — шепнула Николь мне на ухо.
Но Лэрри ЛаСейл велел мне уйти.
— Нет, я лучше пойду, — сказал я. — Я думаю, что он хочет что-то тебе сказать.
Первые аккорды «Танцуя в темноте» наполнили воздух, и голос запел:
Внезапно, движением руки он подхватил ее, а затем щелкнул выключателем, и зал погрузился в темноту. Я направился к парадному выходу, но что-то меня остановило. Сделав шаг в сторону, я задержался в маленьком, освещенном отблесками лунного света фойе. Музыка заполнила все это замкнутое, несчастное от моего одиночества пространство. Я хотел танцевать, кружиться с ней под музыку, но вместо этого с ней танцевал Лэрри ЛаСейл, крепко сжав ее в своих объятьях.
В затемненном фойе я стоял в агонии и ждал, когда же кончится песня, чтобы затем сказать Николь, что я не ушел, что остался и никогда не брошу ее. Ведь она велела мне не уходить. Она для меня была важнее, чем сам Лэрри ЛаСейл.
Песня закончилась, но шуршание иглы по пластинке не прекращалось, и я услышал вздох и звуки, которые могли быть стоном или шелестом одежды.
Как долго мог я это слышать? Эти маленькие звуки, когда внезапно не хватает дыхания, шорох иглы, без конца вращающаяся пластинка. Не хватало воздуха, тело онемело, в легких стало жечь, и тут наступил момент паники: сердце замолотило, дыхание вернулось, я вслушивался и теперь не слышал ничего. Что они делали? Но я знал, что они делали — мысль проскочила у меня в сознании настолько быстро, что сомнениям места никак бы не нашлось.
И теперь хныканье, словно маленькое животное, пойманное и связанное, и стон. Шорох иглы прекратился. Быстрые шаги, они приблизились и были уже совсем близко, и внезапно она споткнулась в фойе. Ее лицо! Оно было поймано лучом лунного света.
На момент мы увидели друг друга. Я видел ее лицо, ее глаза, растрепанные волосы, раскрытый рот, раздувшиеся губы. Щеки были влажными от слез. Белая блузка была порвана, и она одной рукой сжимала разрыв спереди.
Я направился к ней из темноты, но она подняла руку, чтобы остановить меня. Теперь она задыхалась, ее дыхание было словно стон, исходящий из ее тела.
Она остановилась в пятне лунного света, и когда посмотрела на меня, то в ее глазах вспыхнула чернота гнева. Но это было чем-то большим, чем гнев. Но что, что это было? Я поднес руку к лицу, но не для того, чтобы смахнуть собственные слезы, а лишь скрыться от ее ужасного пристального взгляда. Но я бы и не смог закрыть глаза, и должен был смотреть на нее. И теперь в ее глазах распознавал то, чего я бы не смог больше отрицать — предательство.
Мое предательство в ее глазах.
Какой-то затянувшийся момент она смотрела на меня со ртом, все еще открытым от удивления, затем, словно в неверии качнула головой и прошла к качающейся в проеме двери. Она потянула на себя дверь и вышла наружу, хлопнув ею за собой, тогда как я беспомощно продолжал стоять в фойе.
Оцепенев, я отступил от лунного луча, желая скрыться в темноте.
Голос Лэрри эхом вылетел из зала:
— Кто-нибудь здесь есть еще?
Я притих, прижался к стене, слыша свое собственное дыхание настолько отчетливо, что побоялся, что он мог бы это услышать. С его приближением шаги становились громче. Он прошел через вспышку лунного света, словно приведение, и я закрыл глаза, не желая его видеть. И шагов больше не было. Видел ли он меня? Мои глаза поспешили открыться. Он стоял в двери, его силуэт теперь был в тени. Он поворачивал ручку двери и негромко насвистывал: «Танцуя в темноте…». Он переступил через порог и мягко закрыл за собой дверь, растворяясь в ночи.
Я стоял, размышляя над тем, что увидел в глазах у Николь.
И что было поразительно, так это то, что колотящееся в груди сердце не производило никакого шума.
Волна жары накрыла Френчтаун. Зной был почти осязаемым. Все искажалось в восходящих потоках раскаленного воздуха. Все двигались словно в замедленном кино. По вечерам, после закрытия фабрик они собирались на лужайках и верандах в ожидании бриза, который бы принес им прохладу. Каждый, кто утром выходил работу, медленно брел по улице с утомленным взглядом, и также выглядел вечером, по дороге обратно домой.
В течение трех дней, я часто приходил на Шестую Стрит, и все время останавливался напротив ее дома. Я смотрел на окна второго этажа, где жила Николь, иногда делая шаг то в одну, то в другую сторону в надежде на то, что она хоть на мгновение появится у окна. Была сильная жара, и на веранду второго этажа не выходил никто. Окна были открыты, чтобы воздух хоть как-то охлаждал квартиру, но туда никто не приходил и оттуда не выходил.
Ее отец в семь утра уходил на фабрику и возвращался сразу после пяти, и я избегал его, удаляясь на это время прочь.
Мальчишка лет восьми, живший в доме напротив нее, все время катался на велосипеде по тротуару и иногда пристально глядел в мою сторону. Наконец, щурясь от солнца, он спросил:
— Почему ты все время здесь стоишь?
— Жду, — пожал я плечами.
— Ты что, бездомный? — спросил он, расчесывая подбородок.
«Да», — хотел сказать я. — «Своего рода бездомный, из тех, кто совершает ужасные поступки, позволяя кому-то причинять боль своей девушке». Даже у себя в сознании я преднамеренно обошел это ужасное слово — то, что на самом деле с ней произошло.
Какое-то время мальчик ждал моего ответа, затем тихо отъехал в сторону, пристально оглядываясь на меня через плечо. Он вошел в дом и больше оттуда не выходил.
В «Аптеке Лурье» ходили всякие нелепые слухи о внезапном отъезде Лэрри ЛаСейла из Френчтауна сразу же после его приезда. Кто-то сказал, что его отпуск был отменен, а его снаряжение было отозвано и отправлено для подготовки большого наступления в Европе. Так же был разговор о том, что среди ночи к
