Фабрики Френчтауна перешли на круглосуточный график работы. Они начали производить товары для фронта. «Мы не производим оружие и бомбы», — как-то вечером за ужином сказал дядя Луи. — «Но наши люди нуждаются в повседневных вещах, таких как расчески, зубные щетки, кнопки, ножи и вилки — все, что необходимо для жизни даже на военной службе».

Я слышал, что «Монумент-Комб-Шоп», где работал дядя Луи, производил секретные материалы в особом фабричном цеху. Он поднес к губам скрюченный палец: «Ш-ш…»- сказал он. Волнение пробрало меня насквозь: «…военные тайны Френчтауна! Надо быть бдительным и остерегаться шпионов!»

С вербовкой Лэрри ЛаСейла Врик-Центр закрылся, как теперь все говорили, очень надолго. Дети Френчтауна стали болтаться во дворе школы Прихода Святого Джуда или перед «Аптекой Лурье». За короткое время с улиц Френчтауна исчезла молодежь. На каждой воскресной мессе, Отец Балтазар выходил на кафедру и после прочтения проповеди молился за то, чтобы Господь хранил всех тех, кто ушел на войну. В военную униформу также стали одеваться и женщины. Их называли «WAWES» и «SPARS», и они шагали по улицам, гордясь тем, что они уже не были магазинными или фабричными девчонками.

Те, кому еще не исполнилось восемнадцать, устраивались на работу на какой-нибудь завод или фабрику. Мистер Лурье нанял меня на неполный рабочий день после школы и на выходные для работы у него аптеке. Я выполнял все его поручения, мыл полы, выбрасывал мусор и расставлял товары на полках, принося их из подсобного помещения. Я получал особое удовольствие, расставляя на полки упаковки с леденцами «Тутси-Ролс», «Баттерскотч-Битс» и большие пятицентовые коробки с конфетами «Беби-Рут» и «Мистер Гудбер».

Мистер Лурье всегда был вежлив и щеголеват. Он всегда носил белую рубашку и черную бабочку. Он платил мне два доллара и пятьдесят центов в неделю, и угощал меня плиткой шоколада, после того, как расплачивался со мной в субботу.

В аптеку иногда заходила Николь Ренард. Она ненадолго задерживалась, уже держа в руках свои любимые леденцы. «Баттерскотч-Битс» — три за одну цену. Она также открыла для себя Публичную Библиотеку Монумента и рассказала мне, как плакала, читая последние страницы «Прощай Оружие».

— Это мой любимый роман, — сказал я.

— Ты читал Ребекку? — спросила она.

— Нет, но я видел этот кинофильм, — ответил я, поражаясь тому, как мы сумели продолжить нормальную беседу.

— Я тоже смотрела, но мне больше понравилась книга. А что тебе больше нравится, кино или книги?

— И то, и другое, — ответил я.

— Мне тоже.

И затем внезапно наступила тишина, но это была прекрасная тишина, потому что она предложила мне «Баттерскотч-Битс».

Я набрал в легкие воздух и сказал:

— А, может, как-нибудь сходим в кино?

Земля остановилась на своей орбите.

— Было бы неплохо, — наконец сказала она.

Впоследствии, в субботу кинотеатр «Плимут» стал постоянным местом наших встреч. Мы встречались тут в конце каждой недели, и слово «Плимут» вскружило мне голову, а слово суббота стало для меня синонимом Николь Ренард. Мы встретились на ступенях театра, и она настояла на том, что билет купит себе сама на собственные деньги, хотя затем она позволила мне угостить себя конфетами «Милки-Дудс» из торгового автомата в вестибюле. В помещении театра всегда было многолюдно и душно. Субботнее утро специально отводилось для детских киносеансов, где можно было посмотреть ковбойский сериал и еще два других фильма. Киножурнал «Моветон Ньюс» снова напомнил о том, что в мире бушует война, и суровый голос диктора рассказывал о таких местах земного шара, о которых мы раньше и не слышали: Батаан в Тихом океане и Тобрук в Африке. Мы громко приветствовали кадры, на которых продвигалась наша армия и недовольно вздыхали и шипели, когда на экране появлялся Гитлер, и его рука взмывала в воздух в том самом ненавистном приветствии.

В какой-то момент наши руки сплелись. Ее рука была прохладной, а моя горячей и постоянно потной, и мне приходилось иногда ее выдергивать, чтобы стереть пот с ладони. Только перед тем, как на экране появилось слово «конец» последнего кинофильма, она позволила мне невинный поцелуй. Наши губы ненадолго соприкоснулись, и с ее губ на мои передался вкус шоколада. И один раз моя рука случайно опустилась и коснулась ее свитера, и я был поражен мягкости ее груди.

Моя рука на мгновение там задерживалась, и она не возразила. Мое дыхание ушло, а затем вернулось, прежде чем мы встали, чтобы со всеми весте выйти на улицу.

По дороге домой, мы говорили не только о кино, которое посмотрели, но и о многом другом. Меня поразило почти отсутствие пауз в нашей беседе, потому что я всегда что-нибудь мог найти, чтобы сказать. Она находила способ лишний раз подразнить меня, что заставляло меня забыть о своей застенчивости.

— И чем ты будешь заниматься, кроме того, чтобы быть чемпионом по настольному теннису?

— Не знаю, — мое сознание набрало бешеные обороты, но я не знал, что еще бы я хотел делать?

— Ты должен хотеть заниматься чем-нибудь еще, Френсис. Говори первое, что приходит тебе на ум.

— Я хочу прочитать все книги в Публичной Библиотеке Монумента.

— Хорошо, — сказала она. — А как ты смотришь на то, чтобы писать книги? Разве ты не получил медаль Сестры Матильды за лучшее сочинение?

Мои щеки налились горячим румянцем от удовольствия и смущения.

— О… я никогда и не смог бы написать целую книгу.

— А я думаю, что смог бы.

Нужно было изменить тему разговора:

— А ты, Николь, что ты хочешь делать?

— О, я хочу так много… — сказала она, подняв голову и оглянувшись на френчтаунские трехэтажки. Шпиль церкви Святого Джуда сиял где-то вдалеке. — Столько слов. Но больше всего я бы хотела оказывать помощь на войне. Возможно, я стану медсестрой, если война затянется слишком надолго…

Я знал, что она проводила много времени с монахинями в женском монастыре. Она вязала носки и шарфы для солдат, ушедших на войну. Я как-то придрался к запаху приготовленной капусты, которую она несла с собой, когда по дороге домой из женского монастыря она зашла в «Лурье».

— Духи женского монастыря, — сказал я, посчитав себя достаточно умным.

— Далеко не худший запах, Френсис, — сказала она. — Не хуже, чем «Вечер в Париже», — что было недорогими духами, хорошо продаваемыми во всех магазинах.

Однажды, когда мы проходили мимо Врик-Центра, я начал напевать «Танцуя во тьме», как обычно, кривляясь и фальшивя, потому что мне захотелось услышать ее смех, но на этот раз она не засмеялась.

— Это была печальная вечеринка, не так ли? — сказала она.

Я согласился, подумав о той вечеринке, состоявшейся седьмого декабря, когда все узнали, что японцы разбомбили место, о котором ранее мы никогда и не слышали. Оно называлось Перл-Харбор, вечеринка внезапно оказалась излишней. Как можно было бы отпраздновать турнир по настольному теннису и музыкальное представление, когда наша страна была атакована, и наш безопасный мир перевернулся с ног на голову?

Вечеринка резко прекратилась, и все разошлись по домам, спеша по улицам, словно в любую минуту ожидался налет бомбардировщиков на Френчтаун. И мы поняли, что в одночасье в ту субботу наш мир перестал быть самым безопасным местом на земле.

«Аптека Лурье» стала тем самым местом, где собирались жители Френчтауна, купившие свежий «Монумент-Таймс» или «Викбург-Телеграф». Они обсуждали ход войны, качая головами, поражаясь тому, как быстро мальчишки Френчтауна становились бойцами.

«Удивительно!» — восклицал мистер Лурье. — «Парень только что окончил среднюю школу, шесть недель ему объясняют, что такое граната или пулемет и отправляют за границу, и уже через пять месяцев