обуревавшие его чувства. Сам Страффорд попытался спасти честь короля. В благородном письме, написанном еще до голосования в палате лордов, он настойчиво просил короля не давать никаких обещаний, чтобы не ставить под угрозу существование монархии и мир в королевстве. В конце концов Карл сдался и подписал парламентский билль, осуждающий Страффорда. Согласие на казнь верного сторонника далось королю с большим трудом, и совесть мучила его до конца дней. Не имея покоя, Карл, вопреки всем традициям и правилам этикета, не принимая во внимание угрозу потерять свое монаршее достоинство, уже на следующий день послал юного принца Уэльского в палату лордов с просьбой заменить смертную казнь пожизненным заключением. Пэры отказали принцу, а затем отклонили и прошение об отсрочке казни на несколько дней, не дав своей жертве привести в порядок свои земные дела.

Никогда еще Лондон не видел такого огромного стечения народа на месте казни. Страффорд принял смерть мужественно и достойно. Вне сомнений, это был человек выдающихся дарований, действиями которого руководило честолюбие. Он стремился к власти, поддерживая парламент, но обрел ее, став сторонником короны. Он поставил свой сильный характер на службу государственной системе. Обстоятельства процесса над Страффордом и осуждение его в государственной измене навлекли позор на его преследователей: они убили человека, которого не смогли осудить. Но необходимо признать, что Страффорд, если бы он остался жив и сохранил власть, возможно, еще в течение долгого времени препятствовал бы свободному развитию английского общества.

Суд над Страффордом и его казнь поглотили все внимание Карла, отвлекая короля от других дел. Билль, предусматривавший созыв парламента по меньшей мере один раз в три года, даже вопреки желанию короны, положил конец системе личного правления, созданной Карлом.

Парламент выдал королю на один год разрешение на таможенные сборы, но еще раз заявил о том, что практика взимания «корабельных денег» незаконна, и потребовал возмещения ущерба, понесенного теми, кто сопротивлялся указам короля. Карл волей-неволей согласился с этим. Но самым большим ударом для него стало вынужденное признание постоянного принципа работы парламента — меры, направленной на то, чтобы «предотвратить неудобство, могущее произойти при несвоевременном перерыве в работе или роспуске нынешнего парламента».

Фактически это был закон, превращающий Долгий парламент в постоянный: отныне его нельзя было распустить иначе, как по его же согласию. Королю проект этого билля поступил в тот же день, когда решилась судьба Страффорда. Произошло и много других перемен, необходимость которых диктовалась временем. Некоторые из них оказались полезными для умиротворения народного недовольства. Судьи, срок пребывания которых в должности зависел прежде, от расположения или нерасположения короны, теперь не могли быть смещены, если добросовестно исполняли свои обязанности. Суд Звездной палаты, использовавшийся, как мы видели, Генрихом VII для обуздания баронов, но ставший со временем репрессивным органом, был уничтожен. Такая же участь ждала и суд Высокой комиссии, пытавшийся насаждать религиозное единообразие. Была строго ограничена и определена юрисдикция Тайного совета. Наконец-то были признаны принципы личной свободы и защиты от произвольного ареста, закрепленные в «Петиции о праве». Карл одобрил все эти важные решения. Он уже понял, что в своем стремлении защитить права монархии зашел слишком далеко. Теперь королевская власть опиралась не только на личные инициативы монарха, но и на представительный орган. Вся тюдоровская система государственного управления, унаследованная Стюартами, была потрясена до основания.

После процесса над Страффордом ситуация в Англии изменилась. С того самого дня, когда его голова скатилась под ударом топора, страну охватила консервативная реакция, имевшая место во всех слоях общества. Карл, до недавнего времени чувствовавший себя почти одиноким и поддерживаемый только небольшим числом ненавидимых всеми министров, ощутил вдруг сильную общественную поддержку. Если бы он только позволил этим народным чувствам найти соответствующее выражение, то мог бы, пожалуй, значительно укрепить свое положение. Фанатизм пуританской партии, ее война с официальной церковью, сближение с шотландцами вызвали в английском обществе противодействие. Двор, не имевший возможности повлиять на общественное мнение, мог только наблюдать за изменением умонастроения масс. Если бы корона проявила терпение и мудрость, то могла бы несколько обезопасить себя, не вернув, конечно, всех утраченных позиций. Таким образом, друг другу противостояли уже не парламент и король, а две главные политические силы, которые вплоть до нынешних дней оспаривали право господствовать в Англии. Лишь на заре XX в. англичане перестали ассоциировать эти силы с конкретными властными институтами, столкновение между которыми в XVII в. и способствовало их кристаллизации [89]. Теперь Карл надеялся поправить ситуацию при помощи примирения с Шотландией. Шотландская армия на севере поддерживала тесные контакты с пуританами в парламенте, и для борьбы с ними король не располагал никакими силами. Он решил сам отправиться в Шотландию и открыть сессию шотландского парламента в Эдинбурге. Пим и его приверженцы не могли выдвинуть никаких возражений. Общее мнение склонялось к принятию этого плана. «Если король урегулирует все дела на Севере и установит мир с шотландцами, — писал его секретарь сэр Эдвард Николе, — то это откроет путь к счастливому завершению всех трудностей в Англии». Итак, король отправился в Шотландию. Мечты о единообразии в церковном и государственном управлении двух королевств остались в далеком прошлом. Карл согласился со всем, что прежде вызывало у него ужас. Теперь он стремился привлечь на свою сторону ковенантеров. Он присутствовал на службах в пресвитерианских церквах, внимательно слушал и даже распевал вместе со всеми псалмы. Король дал согласие на установление в Шотландии пресвитерианства. Но все было напрасно: Карла обвинили в причастности к неудавшейся попытке роялистов похитить шотландского вождя, маркиза Аргайла. Шотландцы не желали отказываться от своих заблуждений, и король вернулся в Англию в удрученном настроении.

С казнью Страффорда в Ирландии вновь пришли в движение все те стихийные силы, которые прежде успешно сдерживала созданная им система управления. Ирландский парламент в Дублине, на протяжении нескольких лет изъявлявший полную покорность, поспешил выступить с жалобами на его правление. В то же время у кельтов, продолжавших придерживаться католической веры, английский протестантизм явно вызывал отвращение. Дисциплинированная ирландская армия, созданная Страффордом, была распущена. Королевские министры предприняли робкие попытки воззвать к верноподданническим чувствам ирландских католиков, но все оказалось тщетным. Не только в области Пейл [90], но и по всей стране недовольство голодных и угнетенных ирландцев обратилось на джентри, землевладельцев и протестантов. Осенью 1641 г. ситуация вышла из-под контроля и вспыхнуло восстание, заставившее вспомнить французскую Жакерию [91]. Зажиточные люди вместе с семьями и слугами бежали в города, под защиту стоявших там гарнизонов. «Но, — говорит Ранке, — невозможно описать гнев и жестокость, затопившие всю страну и обрушившиеся на невооруженных и беззащитных людей. Погибли многие тысячи, их тела лежали повсюду, служа пищей для хищников. Религиозные противоречия вступили в страшный союз с национальной ненавистью. Объединялись мотивы Сицилийской вечерни [92] и Варфоломеевской ночи».

Со всех сторон поступали сообщения о невыразимых жестокостях, и правительство нанесло ответный удар. Мужчин безжалостно убивали прямо на месте, в большинстве районов была провозглашена политика уничтожения. Когда рассказы об этих зверствах дошли до Англии, они вызвали у всех настоящий шок, хотя раньше мало кто интересовался событиями в Ирландии, предпочитая заниматься собственными проблемами. Все происходящее сильно повредило интересам короля. Пуританская партия увидела, или по крайней мере заявила, что увидела, в бедствиях, обрушившихся на Ирландию, сценарий, который мог бы воплотиться и в Англии. Пуритане уверяли, что нечто подобное обязательно произошло бы, если бы папистские устремления епископов были поддержаны силой абсолютной власти. Коренных ирландцев они считали дикими зверями, которых следовало убивать на месте. С этого момента они уже были готовы к тому, чтобы расправиться с ними с крайней жестокостью, если посчитают это нужным.

Сам факт отсутствия короля в Лондоне, позволивший парламентским силам в полной мере проявить себя, послужил интересам Карла больше, чем пристальное внимание, которое он на протяжении многих месяцев уделял английским делам. В течение сентября и октября 1641 г. консервативная реакция набирала силу. Кто может обвинять двор в военных заговорах, когда и английская, и ирландская армии уже распущены? Англичане, независимо от своих религиозных и политических убеждений, не желали платить налоги на содержание на своей земле шотландских войск. Пресвитериане не вызывали симпатий у