На вопрос о количестве своих врагов Филатов говорил, что их тьма тьмущая. «Как им не быть – я человек поступка». Как, впрочем, и его герои. Они все были людьми решительными, умеющими мгновенно реагировать, с которыми не страшно, в которых была бы высокая степень надежности, крепости, силы. «И эта сила, – подчеркивал Филатов, – прежде всего не физическая, не суперменская – она больше, так сказать, энергетическая… Положительная или отрицательная…»
С недоброжелателями, людьми злыми, недобрыми он умел расправляться лихо, как бы играючи. На самом деле это, конечно же, не было легкой игрой. Люди, знавшие Филатова на протяжении десятилетий, от юности и последнего приюта, такие как, например, Владимир Качан, в полной мере отвечают за свои слова, характеризуя друга: «Концентрация воли, мысли и энергии в нужный ему момент была такова, что он ничего не боялся, и было такое впечатление, что если он сильно захочет, то может размазать по стенке любого атлета, даже свечу погасить, не прикасаясь к ней… Концентрация воли и мысли повышала у него температуру, температуру любви или ненависти, а потом, как следствие, рождала светлую и точную энергию слова. Лёнино слово могло если не убить, то больно ранить. Двумя-тремя словами он мог уничтожить человека, находя в нем то, что тот тщательно прятал или приукрашивал в себе. О, этот яд производства Филатова! Кобра может отдыхать, ей там делать нечего! Поэтому собеседники, начальники и даже товарищи чувствовали некоторое напряжение, общаясь с ним. И, даже хлопая по плечу, хлопали будто по раскаленной печке. Уважение было доминирующей чертой… И было ясно, что если кто-то его не любит, то нет ни одного, кто бы не уважал…»
В общем, юмор его был далеко не всегда ласковым и безмятежным. (Как-то, слушая вполуха суперпопулярный шлягер о миллионе алых роз, подаренных художником своей любимой, Леонид Алексеевич грустно вздохнул: «Миллион, между прочим, четное число…»)
Что касается самых близких друзей, то в последние годы жизни круг их максимально сузился. В силу объективных причин – раз. В силу возросшей требовательности к человеческим качествам близких людей – это два.
Владимир Качан, Александр Розенбаум, Михаил Задорнов, Александр Адабашьян… Вот, если по большому счету, пожалуй, все… Нет-нет, был еще гениальный таганский сценограф Давид Боровский. «Вообще, в моей жизни было много замечательных людей, которые как бы сформировали меня», – говорил Филатов. И не назови тут кого-либо, грех большой… Так пусть же будет в этом списке спасительное многоточие.
В самое тяжкое для Филатова время в его жизни возник Леонид Ярмольник. Появился однажды и потом никуда уже не уходил. «Он намного моложе меня, мы никогда не были друзьями или приятелями, но работали в одном театре, – рассказывал Филатов. – Ленька весь из себя светский человек, казалось бы, распылившийся в жизни, делающий одновременно тысячу дел, умеющий зарабатывать деньги, маленько при этом занимаясь искусством… Уложил меня в клинику… Почку в банке органов достал. Так и не сказал, чья, за кого свечку поставить… Мама за него всякий раз молится… Ленька не начальство и не очень богатый по понятиям этой страны человек, но он помогает очень многим людям…»
Наиболее ценным человеческим качеством Леонид Алексеевич считал предсказуемость, надежность. Это показала болезнь. «Я знаю, что от человека ожидать, можно на него рассчитывать или нельзя. А надежность включает в себя и порядочность, и честь, и твердость… Мне приятна человеческая ясность».
Обрушившаяся на Филатова и Нину беда обнаружила великую бездну бескорыстных, добрых и отзывчивых, знакомых и незнакомых людей. Шквал звонков, писем, телеграмм, сообщений на неофициальный сайт Филатова в Интернете с одними и теми же щемящими вопросами: чем помочь? Что сделать? Какое лекарство нужно? Со всей страны писали, просили, умоляли: «Ленька, выкарабкивайся!», «Вы – наше солнце, вы не имеете права сдаваться!», «Мы ждем от вас новых произведений…»
В свое время Леонид Алексеевич, рассуждая о трагической судьбе Высоцкого, обронил такую фразу: «Если бы я мог обменять свою жизнь на жизнь Володи, я бы, не задумываясь ни секунды, это сделал». Примерно так же думали многие в России и вне ее, молясь и ставя свечу за дорогую им жизнь Филатова.
Кто-то сказал, что Филатов умудрился последние десять лет своей жизни подарить жене, маме и друзьям.
А он не зря писал:
Был в биографии Филатова, а стало быть, и Нины Шацкой, один забавный, но достаточно важный фрагмент, когда Леонида Алексеевича нежданно-негаданно коллеги взяли да избрали секретарем правления Союза кинематографистов СССР. Случилось это в начале 1989 года. Время было лихое. Туда, где нужны были профессиональные менеджеры, новые властители, они же наивные романтики, послушные ученики «прорабов перестройки», зачем-то активно толкали ярких, самодостаточных, творческих, с искрой Божьей людей, которые путались и блуждали в лабиринтах неизбежных, долгих и вечных бюрократических коридоров. И, естественно, сгорали, как мотыльки.
Это отчетливо понимал Леонид Алексеевич, а посему шутейно предостерегал коллег:
Филатов каялся: «На заседаниях секретариата бывал редко». Признавался: «Ничего особенного я не сделал. Но как-то позвонила мне Алла Дмитриевна Ларионова и говорит: «Ты знаешь, что я еще не народная артистка? Конечно, это сейчас ничего не решает, но ты все же поговори». Я поговорил, и была направлена соответствующая бумага, а вот выбить квартиры Боре Галкину и Наташе Варлей не смог. Прошение о квартире Галкину было даже подписано. Я, радостный, помчался к Боре, а он спрашивает: «Какого цвета резолюция?» – «Чудак человек! Какая тебе разница? Главное, что подписано». – «Не дадут, не того цвета». И оказался прав. Я не знал, что цвет идет паролем, который без лишних слов указывал на то, надо ли выполнять предписание».
Много еще не знал, не ведал «секретарь Союза», умный, честный, искренний, правдивый. Даже не догадывался о том, что в высоких кабинетах тоже требовалось искусство, но особого рода, далеко не всем подвластное. Тем не менее удалось все-таки кое-кому по мелочам, не по-крупному, но помочь – кому-то с путевками, кому-то с местом в детском саду… Он называл это «популярностью поторговать». Александр Митта с ним категорически не соглашался и говорил, что Филатов «очень много доброго сделал людям, работая в секретариате Союза кинематографистов, – об этом мало кто знает. И здесь он делал свое дело скромно, четко, как говорят, «не тянул одеяло на себя», тратил много времени и сил». Хотя в приватных беседах Филатов, ерничая, называл свою «руководящую роль» конферансом.
Во времена той самой смуты пошла лукавая пошесть: вовлекать во власть не профессиональных чиновников, а людей популярных, имена которых у всех на слуху. При этом обращались к мировому опыту. В частности, вспоминали Андре Мальро. Прекрасный писатель, будучи на протяжении десяти лет министром, он сумел много сделать для сохранения и развития французской культуры.
