Когда в агентствах нанимают нянь, требования к ним обыкновенно предъявляют самые современные. Заказывают, чтобы няни знали методики раннего развития - и «Дети ХХI века», и «Созидание талантов», и «Ранний старт». И чтобы умели обращаться с кубиками Зайцева! Какие такие кубики Зайцева? И что за няня всю эту сомнительную премудрость станет изучать? Тогда уж и не няня она, а домомучительница, гувернантка, ментор. Няня всегда приходит в детскую комнату со своим складом, со своей детской, со своими погремушками в голове. Что должно прийти вместе с нянечкой? Ну, уж если не былины со сказами и величальными песнями, то уж потешки, пестушки, приговорки, побасенки.
Детские, домашние словечки. Петушок. Перчик. Огурец - в жопе не жилец. Какая кашка, такая и какашка. Именно этакий нам в нынешние-то годы достается домашний лепет, такие няни. Няня должна быть человеком темным. Но на чем замешана темнота? Вот у Татьяны Толстой няня правильная, даром что «взрослых не любила, 'заграницу' боялась: 'Комар из Америки летит'. Зато знала, что бояться надо и темного леса, и сумерек, и серого волка, и кикимору, и кукрениксу, которая в газетах американского Кащея рисует в страшной шапке». А вот у И. Грековой: «Фаина умеет доверять только своему окружению. Ей в очереди говорят: 'От электрических лампочек бывают вредные излучения' - и она верит. А увидела в учебнике моего сына фотографию жирафа - и машет рукой. Смеется: 'Дурят вашего брата! Да разве ж может жить такая скотина - шея бы сломалась!'» Тут темень из магазинной подсобки растет, из темной дырки стиральной машины, из телевизорного дна, из панельного подъезда с выкрученной лампочкой, из пустоты. А хорошо бы из темени древнего деревенского вечера, со страшным лесом за стеной, с непролазной дорогой, с вьюгой, с тайной, как Пушкин прописал.
В детском мире всегда много страшного да чудесного. Все равно, где поленья шуршат - в печурке или каминушке. Страшны взрослые разговоры - только нянечка их понимает, потому что ничего не понимает. «Вау, вау, вау», - лают в черном вечернем саду тети с большими красными ртами. По саду бегают беленькие ксюшки, мандрашки, звездюльки и куршавельки. У них норковые шкирки, кикелки тительные, титешные болталки. Стой, дурак-банкирка, ах ты пинкодистый какой, толстосумчатый. Стороной крадется ползучий офшшшор. Какой-то шустрик, версчлявый габан, хотел за два огурца счастье купить. Страшно, няня! По двору ходят таждыки и убзеки, моют черный лескус.
Да это ж никакой не таждык, это же наш дядя Данунах!
Но нянечке не страшно: «Не зови дядю Идрисхона данунахом, мама заругает!»
«Но он же сам себя так зовет! Я, говорит, данунах, есть пошел!» - «Это он в шутку говорит» - «А он таждык?» - «Таджик, таджик» - «А это страшно?» - «Что ты, спи! Я тебе сказку расскажу» - «Лучше опять расскажи, какие на свете есть ахтырки!» - «Ну, хорошо! Есть на свете город Ахтырка. Он самый красивый город на всей земле. Там в каждом окне стоят цветы в розовых горшках. По воскресеньям там во всех домах лепят вареники…» - «А песню про комод споешь?» - «Спою. А ты лежи, укачивайся». И няня тихо, нежно поет старинную колыбельную: «Я вам денежки принес, за квартиру, за январь. Ой, спасибо, хорошо-о-о, положите на комод!».
Спи, любимый. Расти скорее.
Самаркандские евреи в Москве
Личные записи Элиягу Тозарова
Наряду с известными народами, о которых написано немало, в Российской империи встречались и вполне экзотические. Например, «караимы ветхозаветного происхождения» (так официально величали евреев-горцев) или евреи из Самарканда. Если среди обычного еврейства правом свободного передвижения по империи пользовались только купцы первой гильдии, то жители Самарканда, считавшиеся туземным населением, вовсе не знали пресловутых «местечек». Их не ограничивали в правах. Словно персонажи из сказок «Тысячи и одной ночи», диковинно смотрелись они на московских улицах. Однако общение с представителями «титульного» еврейства быстро стирало эти различия. Об этом рассказывают записи Элиягу Тозарова, представляющие собой любопытное историческое свидетельство. Об авторе известно лишь то, что он служил в Самаркандском аппарате местного правителя Эшмурада, а затем вошел в состав купеческой делегации, направлявшейся летом 1906 года через Москву в Вильно. Записи Тозарова с фарси переведены специально для «Русской жизни» жителем Ташкента Ферузом Камиловым.
Московия - это столица царства Русского, ибо зиждется она на мощи императора и верности народа. Именно через Московию лежит наш путь в Вильно, именно тот Вильно, где будет сионистский съезд для блага еврейского и для установления справедливости еврейской. По крайней мере, мы на это надеемся. Царь Московии переживал трудные времена, когда мы были в станице Его Величества императора Николая II. Государь стоит неизмеримо высоко над всеми подданными и властью своею над ними превосходит всех монархов на свете. Прошло чуть меньше года после восстаний и волнений в Московии, но в то же самое время народ ненавидел всю верхушку аппарата управления страны, это мог понять даже иностранец, даже тот, кто был не знаком с нравом русским. Здесь мы увидели братьев наших, но положение их было намного прискорбнее, нежели наше, самаркандское. Мы имели право на торговлю, занятие различными ремеслами, к нам относились как к туземному покоренному народу, а не как к еврейству в отдельности; может, оно и к лучшему!
Мы видели, как вокруг Московии трудится обычный мужичок. Московия, говорят, очень плодородна. Однако в воздухе пахло революцией, революцией и войной, народ русский после стольких лет нищеты был изморен, нищие становились еще нищее, а дворяне богатели!
Многие дальние районы Московии были бедны, там всегда был приют болезней, холеры и других напастей простого народа, несмотря на то, что практически весь центр и прилежащие районы столицы были богатыми, и каждый русский дворянин пытался попасть в Московию. Для человека было крайним позором или унижением, если его выселяли из столицы или если он попадал в немилость государеву. Таких людей в последние годы было очень много, многих отправляли в вечную зиму, на север, а многих и к нам в Самарканд; отношение к ним со стороны офицерства было хуже, чем отношение к нам. Жители Московии мне не нравятся, Сердари, Авраам и Ицхок относятся к ним с опаской и не доверяют им. После тех бед, которые постигли мой дом и дом Авраама, мы стараемся их избегать. После того, как мы прибыли в Московию, мы остановились у ребе Иосифа и узнали от него во время шаббатнего седера, что русский крестьянин очень сильно бунтовал. Мы слышали об этом от многих приезжих в Самарканд, ибо вести, будь то благие, либо горестные, распространяются быстро. Я сказал, что вообще не доверяю московичам, потому как они ведут торговлю с величайшим лукавством и обманом. Покупая иностранные товары, они всегда понижают их цену наполовину. Иностранцам они все продают дороже. Если при сделке неосторожно обмолвишься, обещаешь что-нибудь, они в точности припомнят это и настойчиво будут требовать исполнения обещания, а сами очень редко исполняют то, что обещают. Есть у них обычай ставить себя посредником между продавцом и покупателем, и, взяв подарки особо и с той, и с другой стороны, обеим обещать свое верное содействие. Так, к примеру, у нас они все забирают практически задаром, а свои блага продают! Вообще, народ в Московии гораздо хитрее и лукавее всех прочих, и особенно вероломен при исполнении обязательств; они и сами прекрасно знают об этом обстоятельстве, а потому всякий раз, когда обращаются с иностранцами, притворяются, будто они не московиты, а пришельцы, желая тем внушить к себе большее доверие. Московские купцы стараются устранить всех конкурентов, кто бы они ни были: дворяне, крестьяне или иностранцы.
На следующее утро, во время нашей прогулки, Иосиф рассказал нам, что здесь нас называют «жидовским отродьем», многие христиане выдумывают небывалые истории про нас, только для того, чтобы нас лишний раз ущемить или нанести урон; я уверил Иосифа, что в Вильно совсем все по-другому и что после первого сионистского конгресса, о котором мы все слышали, нам дали надежду на улучшение наших жизней. В Московии к ашкенази относились очень плохо, многие из них под давлением приняли христианство, а многие старались бежать в Германию, да только не всегда успешно. Большинство евреев в Московии все так же бедствовали, они зависели от лояльности правительства по отношению к ним. Одно уже радовало: не было местечек, мы не знали, что это такое, так как нам разрешалось свободное передвижение по империи, так как мы были туземным самаркандским населением, и нас не ограничивали в правах, а зачастую поощряли. Слава Богу, император Александр II избавил ашкенази от «черты оседлости», ибо та скудная территория, на которой ашкенази разрешалось существовать, не отличалась плодородностью, зачастую была вдали от крупных центров, и все это вело к низости нашей культуры. Однако Московия была идеальным центром для того, чтобы стать богатым и заняться фабричными делами.
