общий. Они лежат на столиках, товарищи революционеры не тронули их. В это время один из солдат говорит:

– Вы куда хотите пройти?

– Да мы хотим пройти в какое-нибудь учреждение.

А он нам и говорит, видно, из более интеллигентных:

– Господа офицеры, да вы пройдите в Таврический дворец Государственной думы. Там, наверное, вам укажут, что вам делать.

– Да мы, мол, и дороги не знаем, а трамваи не ходят.

– Да я вас провожу. Тем более, что, знаете, сейчас такое время, а вы идете, офицеры, целой группой. Мы вас проводим.

– Хорошо, спасибо.

Вещи оставили на столиках. Пошли мы. Время около пяти. Приходим туда мы в половину восьмого утра, встречает нас там один подпрапорщик из вольноопределяющихся. Он был страшно обрадован:

– Господа офицеры, как хорошо, что вы пришли. Вы нам поможете. Надо устанавливать порядок, офицеры нужны.

И мне, в частности, говорит:

– Сейчас явится сюда взвод солдат гвардейского Волынского полка. Будьте добры, господин прапорщик, возьмите их и пойдите на Исаакиевскую площадь. Там грабят винный склад. Восстановите порядок, поставьте часового и можете вернуться восвояси.

Что ж делать, приходится идти. Пришел взвод солдат Волынского полка. Прекрасно держатся в строю. Унтер-офицер подходит ко мне с рапортом, берет под козырек, уже, правда, отменено было чинопочитание «Ваше благородие», поэтому «господин прапорщик» обращается ко мне. Докладывает, что взвод Волынского гвардейского полка прибыл в мое распоряжение. Я хотел проверить, как держится дисциплина, и так как нужно было спешить, то я эти пять верст прошел таким образом: пять минут шагом, пять минут бегом, и подсчитывал все время ногу. Повторяю, дисциплина была, как и в прежние времена, нисколько не нарушена. Пришли мы туда, восстановили порядок, забили досками этот винный склад, я сказал поставить двух часовых, которые могут через час уйти домой, а сам вернулся в Таврический дворец.

– А когда вы ходили по городу, что вы видели?

– В этот момент ничего, еще было слишком рано - 8 часов утра. А когда обратно шел, я видел страшную картину, которая у меня в памяти осталась до сих пор. Шел я не помню, по какой улице, в Петрограде был впервые, это было 1 марта 1917 года, и вижу, что идет толпа мальчишек 17-18 лет, человека два-три взрослых между ними, а среди них полицейский, городовой - парень саженного роста, широкий в плечах, молодой. Вместо лица у него было кровавая маска. И вот эти мальчишки его щиплют, плюют в него, дергают его, а он идет, как колосс среди пигмеев, и только посматривает с презрением на них. Я даже остановился от неожиданности и стал наблюдать, куда же они его поведут. Какие-то ворота, завели они его в какой-то двор, и я услышал несколько выстрелов. Эта картина «бескровной великой революции» тоже осталась у меня в памяти на всю жизнь.

Прихожу я в Таврический дворец, там сотни, если не тысячи офицеров, все залы дворца забиты. Этот подпрапорщик меня поблагодарил и говорит: «Я вас познакомлю сейчас с поручиком Шаховским, князем, приставом Государственной думы». Представляет меня ему, тот расспрашивает, кто я, что я, как я приехал, и говорит: «Помогайте мне пока выдавать удостоверения офицеров». И вот я у окошка сижу, как кассир, спрашиваю имя, фамилию, часть, пишу удостоверение о праве свободного хождения по городу, а он подписывает и ставит печать Государственной думы. Мы пропустили до обеда тысячи полторы офицеров. Настало время обеда, он говорит: «Теперь пойдемте ко мне обедать».

– Пока вы были в Таврическом дворце, антагонизм между солдатами и офицерами был заметен?

– Никакого! Вот на следующий день, когда был опубликован приказ номер один об отмене отдания чести офицерам, положение резко изменилось. Мало того, что дисциплина исчезла, офицеры стали врагами, хотя офицеры в первую революцию против революции никаких шагов не предпринимали. Но это уже была пропаганда социал-демократов, большевиков, я так считаю. И вот под влиянием этой пропаганды уже стало опасно ходить по городу в одиночку.

Я работал с поручиком Шаховским, у него спал, он оказался очень гостеприимным человеком. Что с нашими вещами и куда делся брат, я не знал. На следующий день, 2 или 3 марта, я пришел пешком на вокзал и смотрю, что на одном столике в углу лежит мой чемодан, на другом столике лежит наш общий чемодан, в котором было две пары походных сапог и 4 коробки с папиросами по 250 штук, а чемодана брата нет. Значит, думаю, кто-то стащил. Я взял два чемодана и вышел. Тяжело, пять верст нести. Смотрю, идет какой-то солдат.

– Слушай, не можешь ли ты мне поднести.

– Далеко?

– До Таврического дворца.

– Далеко!

– Я тебе целковый дам.

– Ну, хорошо, за целковый я пойду.

Он взял эти чемоданы, мы пришли в князю Шаховскому. На следующий день появляется брат.

– Ты где?

– Я, - говорит, - хватай выше. Ты в Таврическом дворце, а я в Петропавловской крепости.

– А что ты там делаешь?

– А, - говорит, - в охране.

Он на автомобиле приехал. Мы сели с ним. Поедем, говорит, к нам.

Чем мы там занимались? Ни в какой охране мы не были, проводили время так: играли на бильярде, обсуждали всякие события.

– Как представлялась эта революция, когда вы были в Таврическом дворце? Было ясно, что это конец монархии, что надо республику устанавливать?

– Да, об отречении Государя было известно, и что это конец монархии, было понятно. Некоторые относились к этому с сожалением, которого не показывали, но это было иногда заметно, но большинство - с радостью. Тем более что вот это фронтовое офицерство - это были бывшие студенты или те, которые собирались стать студентами, но пошли в военное училище по случаю войны, все они такие либеральные были.

Там мы прожили до 11 марта, потом все успокоилось, стрельбы уже никакой не было, хотя первые два дня еще кое-где в городе раздавались выстрелы. Керенский приехал к нам в Петропавловскую крепость, говорил речь перед солдатами. Ничего не могу сейчас вспомнить, все испарилось из памяти, только могу сказать, что он пользовался страшной популярностью как среди солдатской массы, так и среди цивильного населения. Керенский был надеждой всей России.

Мы ходили уже по городу свободно, хотя однажды у меня был такой случай. Я в Петропавловской крепости получил себе и шашку, и даже словчил и получил маузер. А еще у меня был револьвер браунинг, который я носил в кармане. Шел я по какому-то переулку, народу нет, пустая улица. Идет солдат. «О, офицер, - говорит, - с оружием!» И наставляет на меня револьвер. Я совершенно случайно держал руку в кармане, где у меня браунинг. Я левой рукой ударил его по руке, а правой рукой - наставил на него револьвер: «Брось револьвер!» Он бросил. «Кру-у-у-гом!» Повернулся, шагом марш, пошел. Я поднял револьвер и пошел.

Но эти взгляды на офицерство как на врагов стали после приказа номер первый.

– А разве был какой-то официальный приказ, что офицерам запрещено носить оружие?

– Никакого. Просто в первый момент революции эти господа революционеры решили, что нужно отбирать оружие у офицеров, чтобы обезопасить себя от них.

Приехали мы в Ораниенбаум, там второй пулеметный полк стоял и, кроме того, офицерская стрелковая школа. Занятия начались примерно с 15 марта, мы стали проходить свой курс пулеметного дела, окончили его к 10 мая и были назначены на фронт, в 120-й пехотный Серпуховский полк на Румынском фронте, куда и приехали в середине мая с братом.

– А за этот период, пока вы были в Ораниенбауме, что происходило, какие настроения были, как менялась политическая сцена? Выплывали ли какие-то другие личности, о которых говорили, кроме

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

3

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату