Керенского?

– Ни о каких других личностях не говорили, кроме Керенского. Причем одни возлагали на него большие надежды, другие смотрели пессимистично, что Россия идет к гибели, тем более что пропаганда социал- демократов, большевиков уже начала себя показывать. Вот вам интересный эпизод. Парикмахерская. Сижу я, ожидаю своей очереди. Вдруг вбегает мальчишка-подмастерье лет 16-ти, который там подметал полы, показывает бумажку в 10 рублей и говорит: «Я сейчас был в городе, мне какой-то тип дал 10 рублей и сказал:»Кричи: «Да здравствует Ленин! Да здравствует Коммунистическая партия большевиков!» Значит, пропаганда большевиков подкреплялась большими денежными средствами. Откуда они были? Вы, наверное, знаете, что Германия снабжала Ленина очень большими деньгами. И вот этот случай мне говорит, что это так и было.

Дошли до нас слухи о выступлении Корнилова. И я, как человек горячий, среди солдат вел пропаганду против большевизма за Корнилова. И когда большевизм стал побеждать, когда было восстание в октябре и когда большевизм пришел к власти, мне товарищи солдаты наши напомнили, что вот вы защищали Корнилова, а теперь оказалось, что он-то изменник, значит, и вы изменник. Меня хотели назначить кашеваром. Об этом мне стало известно, и командир полка дал мне фиктивную командировку в декабре 1917 года в Одессу за покупкой лошадей. Конечно, никаких лошадей я не должен был покупать. Мне дали только документы, и я приехал в Яссы. А прослышал я, что в Яссах генерал Щербачев организует офицерство для борьбы против большевиков. И я в эту организацию сразу и вступил. Сначала мы жили в общежитии в Яссах, а потом переехали на станцию Скентея верстах в 30 от Ясс. Там нас собралось около полутора тысяч офицеров, и в Кишиневе столько же примерно. Но когда пришло время выступать в поход, то полковник Дроздовский объявил: «Господа офицеры, то количество, которое мы захотели набрать, нам не удалось набрать. (Они мечтали собрать тысяч десять, но было всего тысячи три.) Я лично иду в поход, а господ офицеров освобождаю от данного слова и приглашаю только добровольцев». Нас осталось тысячи полторы, остальные разъехались по домам. А полторы тысячи ушли в поход на Дон. И во время похода мы услышали о Ледяном походе Корнилова по Кубани. Я в это время уже был на броневом автомобиле как простой пулеметчик. Было человек около ста солдат на весь отряд, а остальные все офицеры.

И вот должен отметить интересное явление, о котором историки почему-то забывают сказать. Что в Добровольческой армии офицеры были только исключительно младшего состава - прапорщики, подпоручики, поручики. Если встречались штабс-капитаны, то это уже были единицы. Капитанов еще меньше и штаб-офицеров совсем мало. Но части Добровольческой армии состояли исключительно из офицеров, в то время как у Колчака там было совершенно противоположное явление - там все части состояли из солдатской массы сибиряков, а офицерского состава не было. И там унтер-офицеры часто командовали даже батальонами. А у нас поручики стояли в рядах с винтовкой.

– А когда вы из России выехали?

– Когда я был в Дроздовском полку, в Крыму, в Таврии, я был начальником пулеметной команды, и мы на постое однажды остановились у одного крестьянина. Очень крепкого, с большой семьей - два сына женатых было, две дочери, и все они жили вместе, поэтому можете себе представить, что это была очень зажиточная семья. Он был человек, видимо, очень неглупый. Он спросил меня: «Скажите мне, пожалуйста, господин капитан, ну что несет ваше Белое движение нам, крестьянам?» Что я мог ему ответить? «Учредительное собрание». Он рассмеялся. «Неужели вы думаете, что при наличии тех обещаний, которые дают большевики, ваши обещания об Учредительном собрании могут кого-нибудь привлечь? Конечно, нет! За вами крестьянская масса никогда не пойдет, а пойдет за большевиками, потому что те обещают землю крестьянину сразу в руки, в собственность». Это были демагогические обещания, которым я в глубине души не верил, и так ему и сказал. «Да, вы не верите, и я не верю. Но масса-то этому верит». И он мне даже больше сказал: «Я ведь большевиков уже повидал, знаю, что такое большевизм. Большевизм - это вера, люди верят в это. Люди хотят справедливости, люди хотят правду. И они верят, что большевизм им эту правду и справедливость принесет». И слова этого крепкого крестьянина у меня до сих пор остались в памяти.

Примерно в 20-м году я получаю сведения, что мой брат в одном из боев был убит. Я поехал в Мелитополь, опоздал, он был похоронен за день до того, как я туда приехал, поставил только крест на его могилу. А потом, в ноябре месяце, мы эвакуировались. Эвакуация прошла очень хорошо, была масса пароходов, которые были согнаны отовсюду в такие порты, как Севастополь, Ялта, Керчь. Вот в эти три пункта Добровольческая армия и устремилась. Я уселся на пароход «Самара», и приехали мы в Галлиполи. В Галлиполи мы расположились лагерем, а я тут же перешел опять в броневой автомобильный дивизион, и жили мы в городе, в одной из разрушенных мечетей.

Мы жили мечтой, что не пройдет и года, как большевистская власть сама по себе развалится. Но я понимал несколько глубже природу большевизма и коммунизма, и я не верил. Но таких, как я, были единицы. Я не верил в то, что большевистская власть сама по себе развалится. А все, начиная с генерала Врангеля, в это верили. И один из офицеров выпустил интересную карикатуру: стоит рота дроздовцев, у всех седые длинные бороды до пояса, и перед строем стоит генерал Врангель с длинной бородой до колен седой, и говорит: «Терпите, орлы, еще год-два - и мы будем в России».

Прошло полтора года, и мы были расселены - часть уехала в Сербию, часть - в Болгарию. Я попал в Болгарию. Когда мы приехали в Болгарию, нам выдали две лиры турецких денег. Мы набросились на хлеб и на всякие яства. В Болгарии пошли на заработки - попали в шахты, работали шахтерами. Я работал и шахтером, и шофером на грузовике, чего только я не перенес.

В России в это время был НЭП. И до нас, конечно, доходили слухи о жизни там. Большевистское правительство укрепилось, дало свободу частной инициативе, там процветает частная торговля, земледелие, колхозов еще и в помине не было. И у меня начался психологический перелом: неужели я ошибся в большевизме, неужели все те жертвы, которые я понес, - потерял брата, оставил семью, - неужели все это было напрасно? Надо возвращаться на родину. Там хорошо, что же я тут за границей буду сидеть вдали от родного народа?

И вот я прослышал однажды, что образовались комитеты возвращения на родину и что сегодня там будет большое собрание. Это было в 1925 - 1926 году. Я пошел туда. Пришел к началу. Сидит человек 30 бывших офицеров и перед ними агитатор, тоже офицер, который рассказывает о том, как цветет в России жизнь, о том, что родина забыла наше преступление, что мы уже не враги, что нас примут с распростертыми объятиями. Одним словом, та же песня, которую поет «Голос Родины» берлинский теперь (радиостанция и одноименная газета, издававшаяся с 1945 года в Восточном Берлине «Комитетом за возвращение на Родину» - Ив. Т.).

Когда он кончил, я спросил его, можно ли задать вопросы. Он насторожился: «Пожалуйста». Я спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, какую гарантию вы мне можете дать, ведь я воевал с оружием в руках, ведь я помню те издевательства над офицерами, которые были в революцию, я помню работу чрезвычаек, сам ее не видел, сам не попал в чрезвычайку, но я о ней много слышал, разговаривал с теми офицерами, которые бывали в этих чрезвычайках, которым тогда уже выбивали зубы и ломали ребра, я знал жестокость большевистской власти, и какие вы мне можете дать гарантии, что теперь с нами этого не будет?»

Он посмотрел на меня настороженно и сказал: «Зачем вы сюда пришли? Вы не наш человек». Вот это был его ответ. Я посмотрел на всех, посмотрел на него: «Ах, так? Ну, тогда, значит, и все здесь, которые сидят, они тоже не ваши. Всего хорошего». Повернулся и ушел. После этого, несмотря на такой инцидент, все-таки собралось пять тысяч человек, которые на «Рашид-паше», пароход такой турецкий, уехали в Советский Союз.

– А что-нибудь после их отъезда было слышно?

– Было слышно, что их всех с места в карьер арестовали и отправили куда следует.

– И больше вы никогда за эти последние годы не слыхали о ком-нибудь из них?

– Ничего не слыхал. До 1929 года я был в Болгарии, а потом переехал во Францию. Я работал на всяких фабриках, заводах. И в 1931 году, когда до нас дошли слухи из Советского Союза о коллективизации, ликвидации НЭПа, я сказал себе: слава Богу, что я тогда не уехал из Болгарии на родину. Пусть я буду здесь, за границей, вдали от родной земли, от родного народа, от моих отца и матери, но я знаю, что я здесь могу какую-то пользу принести моему народу.

И я вступил в Национальный Союз Нового Поколения в 1925 году. Это организация молодежи, студенчества бывшего и молодых прапорщиков и подпоручиков, из которых состояла Белая армия. Мы