присутствующие явно стоили друг друга – и красивая петербургская дама с хмурым лицом, и Севастьянов, вокруг которого исчезали и гибли люди, и дядюшка хозяйки, сытый буржуа, преисполненный самого противного самодовольства. А хуже всего было то, что он, Максим Алексеевич Чечевицын, оставался один против них. Кроме того, он смутно подозревал (и даже был уверен), что, хотя закон был на его стороне, новая хозяйка Синей долины ничуть его не боялась и все его следственные полномочия для нее не значили ничего.

– Я понимаю, сударыня, – проговорил Чечевицын, стараясь оставаться спокойным. – Поверьте, я все понимаю. И то, что вы вовсе не заинтересованы в том, чтобы я нашел убийцу Любови Осиповны, тоже.

Он медленно поднялся с места и стал собирать чистые листы бумаги обратно в свой портфель.

– Скажите, Максим Алексеевич, сколько убийств вы раскрыли с тех пор, как прибыли сюда? – спросила хозяйка Синей долины.

Чечевицын с удивлением посмотрел на нее.

– Право же, сударыня… Здесь все-таки не Петербург, где каждый день то убийство, то покушение на убийство. Тихий край, патриархальные нравы…

– Да-да, невежественный и угнетенный народ, несознательность масс и так далее, – самым неучтивым образом перебила его Амалия. – Все это мне уже известно. Но вы, конкретно, сколько раскрыли за время работы здесь тяжких преступлений? Взять хотя бы того беднягу, тело которого выловили возле мельницы. Вы нашли того, кто его убил?

Чечевицын покраснел. По правде говоря, он не смог даже установить личность убитого, без чего было бы сложно вообще говорить о раскрытии дела.

– Ничего он не нашел, – вместо него ответил Степан Александрович.

Казимир, отойдя к клумбе, сорвал пышный тюльпан и приладил его себе на сюртук в качестве бутоньерки. Дядюшка Амалии находился в отличном настроении. Положительно, здесь, в старинной усадьбе, призрак никогда не существовавшей Марыси стал от него отступать.

– Сколько вы получаете? – без обиняков спросила Амалия.

Тут Максим Алексеевич натуральным образом побагровел.

– Не понимаю, сударыня, – забурчал он, – какое отношение мое жалованье имеет…

– Вы получаете, – отрезала Амалия, – не меньше двухсот рублей в месяц, как какой-нибудь статский советник в Петербурге. По-вашему, вы оправдываете ваше жалованье? Когда Степан Александрович, здесь присутствующий, пришел к вам и стал просить отыскать его жену, что вы ему сказали? Что в уложении о наказаниях нет статьи, которая предусматривала бы наказание за любовь, и что свободная женщина должна сама решать, с кем ей жить. А ведь она не бежала из дома – нет, она исчезла бесследно! Но для вас было важно произнести высокие слова – и ничего не сделать. Что вы отыскали по делу неизвестного, чей труп нашли на моей мельнице? – Тут, правда, Амалия несколько исказила события, мельница в то время еще не принадлежала ей, но все и так поняли, что она имеет в виду. – Ничего? Вы даже не сумели узнать, кто он такой, опросили хозяев нескольких гостиниц – и успокоились. А вы хотя бы подумали о том, что это был живой человек? У него ведь были мать, отец, девушка, которая его любила, друзья, близкие, люди, которые дорожили им… Вы подумали, что он лежит в безымянной могиле, и никто из близких не может на его могилу прийти, потому что не знает, что он там? Подумали, что его убийца торжествует, потому что благодаря вам ушел безнаказанным? Да, безнаказанным! И вы смеете мне с какой-то астрономической дерзостью заявлять, что раскроете убийство жены Саввы Аркадьича, происшедшее, между прочим, в нескольких шагах от вас! Только вот что-то мне подсказывает, что, если бы оно даже случилось на ваших глазах, вы бы все равно ничего не нашли!

Антоша открыл рот. Он видел, как его отец распекал приказчиков, как отчитывал за провинности половых в своей гостинице дядя Гаврила, но он никогда еще не видел, чтобы взрослого, образованного, слывшего умным человека вот так, несколькими фразами обратили в ничто, уничтожили, стерли в порошок.

Максим Алексеевич дернул щекой. Ему очень хотелось возразить что-нибудь баронессе, совершенно несносной особе, но, как говорят игроки, крыть было нечем. Однако он решил хотя бы попытаться оставить последнее слово за собой.

– Отдаю должное вашему красноречию, милостивая государыня, – промолвил он с легким поклоном. – Еще немного, и вы, пожалуй, убедили бы меня, что не замешаны в убийстве Любови Осиповны. Однако дозвольте вам напомнить, что мы живем в другие времена, и нынче перед законом все равны. Не обессудьте, но если я получу доказательства вашей вины, вам придется отвечать перед судом. И ваши высокородные друзья, которые наверняка у вас имеются, вас не спасут. Если понадобится, – продолжал следователь, воодушевляясь, – я переверну этот дом вверх дном, допрошу всех, кого только можно, но уличу вас. Пока – запомните, я сказал пока! – вы остаетесь у меня на подозрении. Поскольку что бы вы ни говорили, но терять столь дорогостоящее имущество наверняка несладко. Честь имею.

Он холодно кивнул Степану Александровичу, который молча, оторопев, смотрел на него во все глаза, взял свой мокрый портфель и удалился. В аллее следователь влез в шарабан и велел кучеру трогать. Тот кивнул и хлестнул лошадей.

– Я что-то пропустил? – невинно осведомился Казимир, подходя к племяннице и поправляя тюльпан в петлице.

Амалия разрывалась на части. С одной стороны, надо было обыскивать лес, так как она была уверена, что именно там они найдут без вести пропавшую Натали. С другой стороны, следовало прояснить кое-что по поводу угрожающих писем. С третьей – обнаруженные в чемодане рука и нога тоже требовали самого пристального ее внимания. С четвертой – Амалии очень хотелось прищучить Пенковского, посмевшего заявиться к ней с фальшивым векселем, тем более что у нее имелись все основания. В общем, работы был непочатый край.

С некоторым сожалением Амалия решила пока отказаться от мести Пенковскому, отложив ее до лучших времен. Письма тоже могли подождать, хотя теперь Амалия окончательно убедилась, что была не права по поводу их автора. Она послала Антошу навести справки в «Бель-Вю» и у Федота Федотыча и таким образом выяснила, что человек, который ее интересовал, вообще не писал никому писем. Стало быть, на повестке дня оставались два дела: то, что касалось бесхозных руки и ноги в коричневом чемодане, и то, которое началось почти пять лет назад, когда Натали Севастьянова накинула на плечи шаль и ушла с вечера Оленьки в неизвестность. Именно с него Амалия и предполагала начать.

Впрочем, ей пришлось почти сразу же столкнуться с разбродом в рядах своих соратников. Потому что только Антоша был готов следовать за ней куда угодно, Севастьянов же нервно ерошил бакенбарды и повторял, что не может поверить в смерть Натали, что она наверняка жива и здорова и находится в Ялте, откуда прислала ему просьбу о денежной помощи. Он даже порывался поехать туда на ее поиски, и Амалия насилу его отговорила, пообещав, впрочем, для очистки совести навести справки через всезнающего Зимородкова.

Что же касается дядюшки Казимира, то, как только он узнал, что ему придется шататься по лесам и болотам в поисках какого-то трупа пятилетней давности, он сразу же опрокинул в себя большой бокал крюшона и объявил, что с младенческого возраста питает отвращение к чащам, рощам и полянам, что в лесу ему становится дурно и трудно дышать, не говоря уже о том, что там могут водиться волки, медведи и прочие четвероногие, которые наверняка спят и видят, как бы обидеть его, Казимирчика. Одним словом, он просит освободить его от поисков, но обещает и торжественно клянется беречь тылы и сидеть в усадьбе на случай, если вдруг опять нагрянут незваные гости вроде того настырного следователя.

Амалия и сердилась, и настаивала, и упрашивала, но бесполезно: Казимир ничего не хотел слышать. Севастьянова она в конце концов сумела убедить, однако понимала: в любых поисках будет мало толку от того, кто скорее заинтересован ничего не найти, чем найти что-то. И тем не менее на следующее утро трое – она, Антоша и Степан Александрович, – захватив с собой на всякий случай ружья, отправились на поиски в лес.

В результате они нашли двух ежей, дюжину перепелов, лисицу, ужа, старичка Егора Галактионовича, который нес лукошко, полное разных трав, и мужичков из Рябиновки, которые деловито пилили господский лес. Тут Амалия вспомнила о праве на собственность, осерчала и потребовала старосту и понятых.

Пока урядник в усадьбе составлял протокол, вдали на дороге возникло облачко пыли, и вскоре стало