Были неудачи, страдания и тупики, но всё чаще я ощущал себя волшебником из сказки, который своей молитвой менял мир вокруг себя и при этом менялся сам. Я держал счастье в руках!
По пути настоящей любви идти сладостно и блаженно…
Взлёты и падения закономерны. Но с некоторых пор, на меня навалилась тяжкая, аморфная, невыносимая, серая масса, я почти осязал её — уж слишком длительная, несконачаемая полоса неудач, потери, уныния и безнадёжности. Бог, казалось, ушёл от меня навсегда. Философский камень свернул свои вибрации. И длилось это нескончаемо долго. И продолжалось мучительно, тягостно… На моё сознание накинулись сомнения, неверие, разочарования и жуткая депрессия. Я думал об окончательном тупике, о том, что выбрал ложный путь, что спасение невозможно. Наваливались и дущили мысли о самоубийстве…
Перекрёстки, перекрестки… те самые, помните? Приходит время и человек неминуемо приходит на ещё один такой перекрёсток, очень важный и значительный. Таким оказался для меня перекрёсток- пересечение Невского и Лиговского проспектов в Петербурге. На многих подобных жизненных пересечениях нас поджидают неожиданности, но на главном перекрёстке всё выглядит несколько иначе.
Я приблизился к некой рискованной и опасной черте. Быть обладателем философского камня оказалось для меня более невыносимым и тогда я решился выбросить камень. Это произошло в Петербурге. Я выкинул его украдкой в реку Неву и испытал кратковременное облегчение. Нет, не захотел я передавать свои знания кому-нибудь ещё — познание множит печали. Мучительны и тяжки сокровенные познания. Они несут много страдания. К чему обременять кого-то ещё?
Я прожил долгую и всё-таки счастливую жизнь. Она была полна приключений и открытий. Это было великолепное путешествие в поисках себя. В нём было много страдания, но и много счастья. И чем больше было в нём мучений и безысходности, как я вижу сейчас, тем больше и огромней ко мне приваливало счастье. И чем больше на меня сваливалось радости, тем больше я познавал, пробовал и обжигался солью мучений. Она разьедала старые раны.
Выбросив в Неву философский камень, вышел на Невский проспект. Я шёл в задумчивости, размышляя о своей дальнейшей судьбе. Тупик моей жизни оставался полным и абсолютным. Остановился в некоторой растерянности на пересечении с Лиговским проспектом. Здесь и обнаружился тот самый главный перекрёсток в моей жизни. Вновь открылось духовное зрение. Я увидел издалека, как навстречу мне приближается фигура в чёрном, я знал, кто это. Свернул влево. Фигура оказалась там же и так же шла навстречу мне. Тогда я быстро возвратился на перекрёсток и дал вправо — она была и там. Я дёрнулся на другую сторону улицы — чёрная фигура тут же перешла на мою половину. Тогда я всё понял. Вот он… Последний перекрёсток… На каждой улице меня поджидает она — моя смерть…
Я пришёл! Было бесполезно двигаться. Тогда я тут же на перепутье сел на край дороги и отказался от выбора. Секунду позже я осмотрелся вокруг: со всех сторон и улиц ко мне надвигались чёрные тени. Тогда я сел в позу мыслителя, безучастно замер, но видел и слышал всё.
Почти одновременно ко мне с разных сторон подошли четыре тёмные фигуры. Я был обречён. Я был уже собственностью одной из них.
Люди в чёрном торговались, ругались, спорили из-за меня. Причём с таким цинизмом и наглостью, словно речь шла не обо мне, ещё живом человеке, а о вещи, ничейном полезном предмете.
— Отдайте его мне. Это тело ещё свежее, — проскрипела высохшая старуха в чёрном балахоне. — Имейте уважение к моей старости. Я ваша старшая сестра, смертельная болезнь. Я вгрызусь, вопьюсь в его тело медленно, постепенно. Я пущу в его органы метастазы и буду убивать его не сразу. Мы все подзарядимся чёрной энергией его мучений и страхов, братцы мои. Я позову всех вас на пир. Мы будем его кушать долго, хватит всем… Не то, что ты, мой братец, проказник и авантюрист — несчастный случай…
Неожиданно старуха захлюпала, заклокотала, стала задыхаться. Безумно задвигала глазами в глубоких глазницах, и из её нутра прорвался новый голос, отличный от прежнего, — хрипящий бас:
— я — боль, я — смертельная боль! Я — мучительная острая боль, отдирающая мясо от костей, душу от плоти, леденящее тело…
— Как страшно, матушка. Но скучно вы живёте! — перебил тот, к кому обращалась старуха. Это был мужчина в чёрном плаще с глазами вампира, хитреца и подлеца. — Я заведую отделом «интересных несчастных случаев». Мы все славно позабавимся. Уверяю Вас, господа, вы все получите неописуемое удовольствие. У нас большие возможности. Особенно в последнее время. Я давно пресытился автомобильными катастрофами, неожиданными падениями и сталкиванием кирпичей на голову с крыши и другой мелочёвкой. Я со своими помощниками, оборотнями, устрою ему потрясающую мафиозную разборку с перестрелками и гранатными взрывами. Мы поместим его в центр событий, на этот раз ему не уйти. Вот будет здорово!
— Несправедливо, — проревел пожилой мужчина в маске злодейства и коварства, укутанный в чёрную мантию. — Я давно пасу и мучаю его, — старик потряс своими длинными когтями. — Он мой! Только самоубийство и ничего больше. Я доведу его. Он почти готов. У меня, поверьте, тоже много способов: самоотравление, самоповешение, самоутопление… Я возглавляю отдел самоубийств.
— Не так уж и много, — отозвался до этого стоящий в молчании мрачный худой молодой тип. — Мой способ самый надёжный и верный, — костлявый силуэт воплощал собой смерть от нищеты и голода.
— Ваша-то уж точно не пляшет, — обратился к нему бледнеющий скелет. Он поскрипывал и гремел костяшками, но выглядел для смерти традиционно и классически, с косой.
— Отдайте его мне и будет плясать. У меня в бомжах спят по вокзалам и не такие, есть и кандидаты наук… — возразил чей-то сахарный, вожделённый голос.
Но скелет в накидке с чёрным капюшоном и косой в руке перебил:
— Справедливости ради он меня заслужил. Помимо того, что я — смерть от массовых эпидемий, катастроф (землетрясение, наводнение…). Я — счастливая смерть по старости во сне в окружении близких. По ночам я выкашиваю зрелую высокую травку — людей отживших, старых…
«Сколько-то их», — думал я безучастно, сидя на бордюре последнего перекрёстка.
Мои смерти долго никак не могли придти к соглашению. Каждый выдвигал свои аргументы. Споры перерастали в упрёки, обвинения друг другу, завистливые пререкания и оскорбления. Они совсем забыли обо мне.
Я медленно приподнялся, встал и пошёл по Невскому проспекту. Никто не взглянул на меня и даже не заметил моего отсутствия. Вдали над Невским, над движением машин и скоплением людей, в воздухе стояла окутанная голубым туманом молодая женщина. Она была тоже в чёрном одеянии, но походила на монахиню. Я рассмотрел её лицо с зовущими глубокими всепонимающими глазами, теми самыми “цвета мокрой смородины.” Лицо белое нежное, очерченное складками чёрного платка. Я двигался к ней навстречу и случайно заметил, что чуточку приподнялся и начал идти по воздуху. Нас заметили, на меня стали показывать пальцем. Я поднимался в пространстве выше и наблюдал реакции людей внизу на земле. Как на больших монументальных полотнах великих художников здесь, на Невском, были широко представлены различные человеческие типы и характеры.
Я видел наивные изумлённые взгляды обывателей, восторгающихся моей святостью и чудом. Замечал благодарные и преданные лица своих немногочисленных последователей и учеников. Внизу подо мною было и много разных шаблонных фигур-карикатур, словно вырезанных из картона. Они вообще ничего не замечали вокруг себя. Я проходил и двигался в воздухе над людьми—персонажами: иностранцами, новыми русскими, туристами, приезжими зеваками… Многие воспринимали меня как музейный диковинный экспонат. Слышал возгласы священников: нечистая, смотри, лукавый идёт! В страхе они сгибались к земле, успевая язвительно угрожать мне пальцем. Нет, я так и не вписался в христианскую догму и установленный ими обрядовый порядок. Они считают Бога своей частной собственностью, своей привилегией, но Бог ходит, где хочет! Они стремятся причесать всех одной гребёнкой догмы, вылепить одинаковых похожих друг на друга оловянных солдатиков…
Всё выше поднимаюсь я к своей возлюбленной незнакомке в чёрном. Всё ниже опускается подо мной Невский проспект. Мельче становятся лица, сами фигуры, вот все они — уже поток пёстрой движущейся массы. И, наконец, сам город превратился в мелкий рельеф на карте, и земля в становилась всё
