свернуть на улицу Ленина.

Вскоре я спустился в пивной погребок. Знакомый запах сигаретного дыма, настоянный в кислой затхлости и гулком шуме, обволок меня. Я раньше любил пить пиво. Здесь царит другой мирок. Им правит алкогольный бес. Это вам не тот яростный и хищный бес водочно-коньячный или винный. Пивной бес особенный. Этот зверь мягкий, пушистый, ласковый, бархатно-плюшевый. Рожки у него совсем маленькие, розовые, хвостик небольшой. Он дружелюбно виляет им и скромно закатывает глазки. Нежится, ластится к вам, пускает вокруг голубую пелену-дымку, ублажает, расслабляет, навеивает томные длинные сны, философские беседы и откровения. Он мурлычет как кот, выпуская свои острые коготки: ещё, ещё по одной кружечке, дружочек, давай…

Я не спешил. Кружка пива уже стояла на столе, а я молча и ненавязчиво изучал обстановку. Оказывается, за мной тоже наблюдали. Меня изучал мужчина лет пятидесяти. В его опущенной на стол руке дымилась сигарета. Дым и полумрак мешал разглядеть обращённое ко мне лицо. Но ясно угадывалось одно. Мужчины был пьян и одновременно находился в состоянии обострённой восприимчивой проницательности. В том самом состоянии недопития, которое делает его одержимым и сосредоточенным на одном желании — любыми путями найти денег и получить новую порцию кайфа в виде зелёного змия. Отдать всё взамен, заложить даже родную маму, но выпить ещё. Пивной бес, облепивший его и полностью им владевший, подсказывал, что это возможно. Он нашёптывал, как это сделать, и давал тёмные силы, вдохновляющие на запланированное предприятие. Уверенность мужчины росла.

Незнакомец решительно приблизился ко мне, встал рядом и без предисловия произнёс:

— Я знаю, что вам нужно…

К чему предисловия в пивных? Здесь всё роднит и сближает людей сразу.

— И что же? — протянул я добродушно и снисходительно, рассматривая его лицо. Оно казалось интеллигентным и носило, может быть, недавно даже профессорские очки. Это был алкоголик со стажем, чем-то смахивающий на учёного или бывшего ученого. Но игры пьяных энергий уже порядком исказили внешность. Всё равно я мысленно про себя обозвал его профессором.

Профессор сунул руку куда-то за пазуху, под большое свисающее пивное брюхо и достал что-то завёрнутое в грязный широкий носовой платок. Развернул его, и я увидел — камень… Средних размеров, похожий на булыжник с мостовой. Кто рядом со мной: маньяк-убийца, свихнувшийся от пьянки алкоголик?

— Вот это… — любовно ласкал пьяным взглядом, словно одновременно нежно уговаривая и камень и меня познакомиться, произнёс собеседник. — Философский камень…

Я много слышал о таком. Но не представлял, что он так просто выглядит и похож обыкновенный. И что бы вот так в пивной, от незнакомого человека…

— В самом деле? — проявил я любопытство.

— Он, он… — решительно закивал профессор. — Потрогайте…

Да, подтвердил с такой убеждённой силой и пьяной отчаянной искренностью, что у меня отпали всякие сомнения. Если у тебя действительно ещё осталось, что пропить, зачем тогда врать и придумывать?

В низеньком пивном погребке на не очень чистой поверхности пивного стола рядом с моей ещё полной кружкой на грязном платке возлегал философский камень! Я потрогал его так, как прикасаются к живому существу. Он был прохладный и шероховатый наощупь. Профессор, подхватывая налету моё состояние лёгкого гипноза, будто бы негласный контракт о покупке уже подписан, добродушно, как только мог в своём бедственном положении, представился:

— Владимир Петрович. — И протянул опухшую в венах руку. Познакомились.

— Умираю, помогите, — всё ещё интеллигентно произнес он. — Позволите?… И уверенный, что не получит отказа, не дожидаясь моего согласия, уже не очень интеллигентно, слегка трясущейся рукой поднял мою кружку пива и жадно в один приём выпил её до дна.

Мне стало его жалко.

— А вам что, уже не нужно? — проявил я осторожно заботу.

— Что? — не понял он, вытираясь кистью руки.

— Ну, философский этот камень…

— Друг мой! Родной! — Я видел по лицу Владимира Петровича, что я действительно в одно мгновение стал ему самым родным и близким человеком. Это меня тронуло. — Пропащий я, понимаешь? Мне теперь не вернуть назад…

Мне захотелось предупредить смену эмоциональных состояний пьяной души профессора. Я знал, что может последовать дальше — история его жизни — что мне сейчас никак не хотелось.

— Сколько? — заспешил я.

— На один флакон… — выставил виновато средний палец с поломанным ногтем профессор, так и не успев погрузиться в роль исповедующего.

Спустя пять минут я уже важно шёл по улице Ленина, так и не выпив пива. Зато теперь философский камень довольно прилично оттягивал мне карман брюк и увесисто бил по ноге. Я ещё не знал, что буду с ним делать. Но пожалел, что не выслушал исповедь хранителя и последнего хозяина философского камня. Захотелось вернуться, узнать его тайну. Но в то же время я понимал, что профессор, наверняка, уже находится в другом состоянии или измерении.

Да. Это судьба. Что бы философский камень вот так просто лежал у меня на письменном столе среди книг и тетрадей. И что бы я на том перекрестке не свернул бы направо, а пошёл бы налево к книжному магазину и не оказался в пивной.

Разительные перемены в моей жизни, чудесные прозрения, связанные с камнем, не заставили себя долго ждать. Нет, не обманул меня профессор. Это был тот самый камень! Я это понял уже на следующий день. Я увидел нечто. На следующее утро на глаза мне попалась местная городская газета. В ней сообщалось о месте и времени вчерашнего происшествия: днём на улице К Маркса возле книжного магазина произошла мафиозная разборка между двумя бандитскими группировками. Она сопровождалась взрывами и интенсивной, но короткой, перестрелкой из автоматов импортного производства. Имеются убитые и раненые, включая прохожих…

Я сверил время. Поверни я вчера налево, то оказался бы точно на этом месте и был бы убит — у меня открылось внутреннее духовное зрение, и я мгоновенно увидел свою смерть, описанную выше (исключая, конечно, диктовку моей «Я»). Причём открытию видения способствовал именно философский камень. Я почувствовал его наводящую энергию и проекцию на меня. Спасибо профессору.

С течением времени камень, оставаясь недвижимым, действовал всё в том же направлении, он стал сгущать вокруг меня события. Он стал притягивать нужных людей. Он сосредотачивал в квартире необходимые книги и энергии. Стремительно я стал набирать знания и приближаться к истине. Наконец, работа камня пошла на максимум. На меня стали просто валиться знания, передо мной открывались тайны за тайнами. Я влез, проник в такие глубины жизни, заглянул в такие потаённые уголки мироздания и человеческого сознания, что становилось жутко от величины накопленного духовного богатства, сконцентрированного камнем у меня дома.

В то же время ослепительно сияющая истина всё же ускользала от меня. Я копил знания, прикасался к запредельным тайнам, но сам не менялся. Через духовные методы пробовал собственную трансформацию. Это оказалось чрезвычайно трудным мероприятием. И не только трудным. С некоторых пор философский камень стал тяжёлой обременительной ношей, он давил на меня. Знания придавливали меня вниз, стало невыносимо тяжко быть обладателем камня. И тогда я понял, почему профессор продал мне этот камень, почему он стал вообще пить и опускаться. И для него слишком тягостным оказался груз полученных знаний. Мне не хотелось повторять судьбу профессора. Выход был один — меняться самому…

Пожалуйста, не думайте, что я могу здесь и сейчас на этих страницах открыть те тайны и знания, которые мне открыл философский камень. Мне в этой книге удалось отразить лишь самую малую толику. Но даже если бы я смог описать все приобретённые знания подробно, то вряд ли кто-нибудь понял бы меня глубоко. Это запредельно. Чтобы быть посвящённым, наверно, всё-таки действительно нужно найти или купить такой камень самому. Без него не выйдет. Странник ли нашёл меня сам, или я сам обнаружил молитву Странника, но я начал серьёзный молитвенный труд. Чтобы измениться самому, я погрузился в регулярную, ежедневную практику. Открылось: молтива — это обширное исскуство и непрекращающееся.