Одиночество у людей недалеких считается признаком брошенности, отверженности, следственно скрытых обид, печалей и прочих стрессов; оно ассоциируется с изоляцией, оно пугает и отталкивает; в стае конечно проще. Чарли Чаплин, человек глубокого ума и тонких ощущений, любил, удаляясь от «ярмарки тщеславия», бродить по городу, пока его не окликали: «как, вы один?! Почему вы один?!»; в такой момент он чувствовал себя уличенным в мелком преступлении.

На Западе одиночество отождествляется с невостребованностью, маргинальностью, его стыдятся и всячески избегают, будто если сидишь с компанией в баре или в группе фанатов на стадионе, ты не одинок. На самом деле безысходное внутреннее одиночество стало всеобъемлющим универсальным явлением: следственно бщения, встреч, застолий, передвиженийет ды, который даст мне Господь', закатоличество давно сформировало хронически отчужденного индивидуума, погруженного в себя, связанного с другими лишь строго дозированными отношениями, в рамках конкретной необходимости. Это в России еще живо невыразимое, но ощутимое тепло человеческого общения: иностранцев поражает наша непрактичность и щедрость (на Западе, стреляя сигарету, держат наготове двадцать центов), любознательность и осведомленность о культуре иных стран, открытость и готовность к откровенному обсуждению любых, экзистенциальных и бытовых вопросов, от зарплаты и семьи до религии, болезни и смерти. Некая американка-славистка сформулировала, по-русски: «у нас идешь по улице – одна идешь, а у вас идешь – со всеми идешь».

Но одиночество в той или иной степени удел каждого, оно присуще человеческой природе: внутреннего состояния никто разделить не может, даже сочувствуя и сострадая; радость творчества свойственна лишь одиночеству; всё самое важное приходится преодолевать самому, собственной душой: детские обиды, юношеские разочарования, утрату близких, творческую неудачу, любовную драму, болезнь, смерть, в особенности смерть; сколько б ни случилось провожатых, каждый умирает в одиночку.

Одиночество – дар Божий. В толпе, в компании, в массе удельный вес личности близится к нулю; только наедине с собой человек способен сосредоточиться, задуматься над вечными вопросами и обрести полноту бытия; любой способен в такие минуты осознать свою уникальность и силу, свою свободу, свое право беседовать с Богом, ощутить Его присутствие и понять, что Он всегда рядом; одиночество чрезвычайно питательно для души. Вот почему народная мудрость ублажает страдание: «своя печаль чужой радости дороже»; «ради скорбей душа спеется»; «горе добрый пахарь».

Как ни уклоняйся от одиночества, оно неизбежно, оно естественно и обязательно для развития, поэтому хорошо бы смолоду научиться ценить его и плодотворно использовать. А кто смолоду не научился, тому предстоит наверстать упущенное: проанализировав прожитую жизнь, честно отделить зерна от плевел – еще есть возможность исповедаться и очиститься от грехов, спокойно и трезво подвести итоги, осмыслить особенности наступившего возраста, принять немощь и уязвимость тела и понять, что стал не беднее, а богаче: хрупкость бытия не лишает сопричастности миру, природе, культуре, обществу; почему многие и обретают веру в Бога именно в старости: зрелая переоценка ценностей приводит к размышлению о вечных вопросах.

Смысл, главное смысл; если время наполнено содержанием, рутина повседневности не имеет над ним власти, тогда даже наведение в доме элементарного порядка становится выражением активности, самостоятельности и приносит ощущение свершения и удовлетворения, чрезвычайно ценное в преклонном возрасте. Старость дается как последний шанс «войти в клеть свою», определить себе цену, исключив былую социальную полезность, посмотреть на себя критически, и обрести внутреннюю устойчивость, перестав брюзжать и осуждать окружающих, у них же вымогая участие и помощь.

Наступает новая жизнь, специально предназначенная для покоя и созерцания, и надо благодарить Бога, что дал дожить до этих дней. С возрастом эмоции, вопреки ожиданию, отнюдь не притупляются, наоборот, восприятие обостряется, а впечатлительность усиливается. «В старости я стал повышенно чувствительным и слезливым», – признается Юрий Г. ; но что ж плохого, если льются слезы при звуках «Мелодии» Глюка, с которой связаны воспоминания о милых спутниках.

А взору Ольги И. стала открываться поразительная красота Божьего мира, о которой она как-то забыла, живя в городской суете и толкучке, потому ли что прежде «всё бежала, спешила, на пейзаж не отвлекалась!», потому ли, что теперь выходы из дому редки и затруднительны; она научилась ценить запах снега, миллион оттенков цвета вечернего неба, первую кружевную зелень деревьев, радугу во время дождя, совершенство сиреневой грозди и счастье до поздних сумерек слушать пение соловья, когда удается доползти до парка.

М.М. Пришвин называл старость естественным источником аскетизма: старея, человек делается всё лучше и лучше, потому что освобождается от слепых страстей и входит в свой разум. Писатель с удовлетворением отмечал, что на праздновании своего юбилея не поддался ни малейшему волнению и вел себя как хозяин самому себе, преодолевший даже малейшие признаки тщеславия. Честолюбие, охота к стяжанию, самообману, блудные пожелания поневоле ослабевают с возрастом, лишаясь крепкой телесной опоры; чревоугодие тормозится диетой, сильно гневаться поостережешься, опасаясь сердечного приступа; греховное теряет свою привлекательность; ты смотришь на мир другими глазами и видишь его более светлым и целесообразным, чем прежде; хорошо понимал это Владислав Ходасевич, до старости не доживший:

Когда б я долго жил на свете

Должно быть, на исходе дней

Упали бы соблазнов сети

С несчастной совести моей.

Какая может быть досада,

И счастья разве хочешь сам,

Когда нездешняя прохлада

Уже бежит по волосам?

Глаз отдыхает, слух не слышит,

Жизнь потаенно хороша,

И небом невозбранно дышит

Почти свободная душа.

Бывает, посмотрел по телевизору старый фильм, скажем, «Полеты во сне и наяву», и заплакал в конце, и внезапно всё понял про себя и про жизнь, которой в молодости избегал и боялся, а