по немощи человеческой случалось «рассеяться», конечно лишь мысленно, горевали и каялись.

Потому, многие замечают, старчество близко к детству: та же чистота, незлобивость и нежность сердца; поэтому отшельников не боялись дикие звери: жития святых содержат немало эпизодов с дружественными визитами к ним львов, гиен и даже змей. Как правило, внешность старца чрезвычайно привлекательна и сама по себе служит примером, располагает к благочестию и молитве. «Небольшого роста, тонок станом, голос тих и гармоничен, походка тихая; лицо, обрамленное седыми волосами, выражает смирение и добродушие» – так описывали наружность архимандрита Авраамия, настоятеля Алатырского Троицкого монастыря в 30-е – 40-е годы XIX века. О схимонахе Глинской пустыни о. Луке сообщается, что при слабом здоровье и хрупком телосложении целомудрие и воздержание сохранили его: в 60 лет он «казался молодым, в волосах не было седины, на ланитах всегда играл легкий румянец». Иеросхимонах Псково-Печерского монастыря Лазарь выглядел весьма болезненным: истощенное тело, кожа, казалось, приросла к костям, лицо воскового цвета, как у мертвеца; однако преставился на 91-м году от рождения и за три дня до смерти еще служил литургию.

В Церкви на пенсию не выходят, разве на покой из-за тяжелой болезни или в мафусаиловом возрасте при полном оскудении сил, и то священники продолжают по возможности помогать в храме, исповедуют и наставляют прихожан. «Умирать собираешься, а пшеничку-то сей», – часто повторял 90-летний о. Иоанн Крестьянкин, т.е. исполняй, что положено по должности, уповая на помощь Божию. У К. Коровина есть рассказ о старом иеромонахе, которому приходилось ходить весной на требу, т.е. крестить или отпевать, пешком, ступая по дну мелкого Кубенского озера, лодку разбил бы лед; бывало, вода достигала шеи, священник шествовал держа Дары и Евангелие над головой – и ничего, не тонул и не простужался.

Митрополит Филарет Киевский (1779 – 1857), жизнь которого была непрерывной цепью скорбей и недугов, даже в тяжкой предсмертной болезни отказался подавать прошение об удалении на покой, считая отставку самовольным схождением с креста. Святитель Николай Японский (1836 – 1912) «сгорал со стыда» только от одной мысли об отставке: «На покой миссионеру, когда у него хоть крошка силы есть еще служить своему делу!»; больной, мучаясь от удушья, он боролся до последнего и скончался на месте своего служения. Епископ Василий (Родзянко; 1915 – 1999) говорил: «Пока могу стоять перед престолом, служить литургию – буду жить, а иначе жить незачем».

Настоятели монастырей стремились под конец уйти с начальственной должности, писали прошения архиерею, но такие доводы, как потребность в уединении и молитве, во внимание не принимались, требовались более основательные аргументы. К примеру, архиепископ Рязанский Гавриил (Городков) получил увольнение благодаря кошмарному инциденту: сумасшедший иеродиакон ударил его по щеке; Синод принял во внимание моральное потрясение, ослабившее и без того плохое здоровье 73-летнего владыки. Архимандрит Антоний, наместник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры ( 1792 – 1877) после серии «нервных ударов» чувствовал себя физически «одряхлевшим», а главное ощущал «ослабление воли», в связи с чем не мог «проходить свою должность» как прежде; однако митрополит Иннокентий на просьбу об отставке ответил ему поговоркой: «хоть лежа, да в корню оставайтесь».

Горицкая игумения Маврикия (1778 – 1867) сложила с себя настоятельство через 50 лет управления обителью, в возрасте 77 лет, после многих слез, пролитых у ног митрополита Никанора; приняв схиму, она мирно угасала, много молилась, забывая о еде и не замечая окружающего.

Мечтала о молитвенном уединении и затворе страдающая многими недугами игумения Арсения (Себрякова), но хлопотное послушание благословили исполнять пожизненно. Она скончалась на 71-м году в Сарове, во время паломнической поездки, от неизвестной болезни, которую врачи именовали дизентерией. Вероятно, тогда это название означало нечто иное, чем теперь: тот же диагноз ставили Оптинскому наместнику архимандриту Исаакию (1810 – 1894), в то время как он, обладая могучим здоровьем, об уходе с настоятельства не помышлял и скончался после серии «ударов» (инсультов). Архимандрит Феофан Новоезерский (1769 – 1832) оставил игуменство за три года до смерти и в молитве готовил себя к переходу; «я уже оканчиваю временную жизнь и предначинаю жизнь вечную, скоро отдохну», – говорил он.

Старец Клеопа, ученик преподобного Паисия Величковского, в возрасте 70 лет держал правило: полтораста поклонов поутру и столько же после вечерни. Киево-Печерский схимонах Вассиан (1745 – 1827) с большим нетерпением собирался в загробный путь, радовался каждой болезни, и объяснял; смерть страшна тому, у кого отнимают всё, что у него было, а кто успел запастись нетленным богатством, того в час исхода утешает надежда.

В старости подвижники ощущали потусторонний мир как живую реальность, гораздо более привлекательную, чем жизнь земная, и потому отнюдь не унывали, сознавая: если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется[66]. Священноисповедник Афанасий Ковровский (Сахаров; 1887 – 1962) всегда улыбался; настоятель храма в его честь, возведенного в Петушках, где епископ прожил заключительную часть жизни, поместил в иконостас не икону, а фотографию: на иконах изображать улыбку не принято, а без улыбки Владыку представить невозможно[67]. Он отличался неиссякаемым чувством юмора; юмор как-то компенсирует фальшь, которой всюду хватает. Даже в поздравлении Патриарху святитель позволял себе шутливый тон: «Молю Бога да даст Вам достигнуть старости еще более маститой, и если не достигнуть лет отцев патриарха Иакова, то хотя бы сравняться годами жизни с его любимым сыном Иосифом». Иосиф жил 110 лет; Патриарх Алексий I преставился на 93 -м году.

Бывало, что в глубокой старости тело, изнуренное болезнями, совсем отказывалось служить своему хозяину и, по утверждению очевидцев, управлялось исключительно силой духа. Игумен Филарет Глинский (1777 – 1841), как говорили, еще до смерти носил мертвую плоть, изможденную трудами и постническим воздержанием; только искрящиеся глаза показывали в нем живого человека. То же известно об о. Алексее Мечеве (1859 – 1923): физическое тело совершенно омертвело и казалось неживым, только глаза сияли. Есть свидетельства что он покидал бренную телесную оболочку и гулял по саду.

Всегда и все имеют возможность, если захотят, стяжать жизнь вечную и уже не бояться смерти, сказал святитель Григорий Палама; он подтвердил эти слова собственным блаженным исходом: удивительный неземной свет осветил комнату, где он лежал, и оставил сияние на его лице. Церковная служба содержит несколько прошений о христианской кончине, безболезненной, непостыдной, мирной: подразумевается напутствие к преставлению в новую жизнь: соборование, исповедь, непременное причащение; по древнему церковному преданию, душа человека, который причастился в день смерти, проходит к престолу Господню, минуя мытарства; предчувствуя смерть, многие священники и монахи причащаются ежедневно. Считается весьма полезной, ради очищения грехов и принесения последнего глубокого покаяния, «предсмертная болезнь, без непосильных страданий, без ропота, с благодарностью», как говорится в специальной молитве, составленной преподобным Алексием Зосимовским. Сам он скончался сразу же по принятии Святых Христовых Таин, на 83-м году жизни.

Однако бывало и так, что великие святые терпели тяжелейшие предсмертные мучения. Про святителя Филарета Киевского говорили: жил на кресте и умер на кресте; его предсмертное томление длилось неделю – страстную седмицу: сильный жар от воспаления легких, боли в желудке, палящая жажда, стеснение дыхания, пульс до 130 ударов в минуту; он признавался, что при множестве перенесенных им болезней таких мук еще не испытывал. Окружающих изумляло терпение старца, безропотность, младенческая кротость, он не терял сознания, перед причащением непременно облачался,