для меня, вы будете лучшая, прекраснейшая женщина в мире. Вы не понимаете! Прошу вас, Дорис. Я знаю, что не так говорю. Я знаю, что здесь не место и на время. — Он окинул взглядом прихожую и придвинулся к ней ближе. — Но так нужно, нужно, непременно нужно! — крикнул он. — Вы нужны мне.
Дорис отступила на шаг.
— Я просто не знаю, что вам сказать. — Она была в смущении. — Это так неожиданно.
— Я знаю, что делаю. Я не мальчик. Так должно быть, должно быть!
— Ах ты господи… Право… Ну, какой же вы чудной.
— Да, я чудной! Ха, ха, такой чудной, что чертям тошно.
— Нет, я хочу сказать… и во всяком случае… Я не могу этого сделать.
— Почему?
— Потому что не могу. То есть, сейчас не могу. Может быть, после, я не знаю. Как я могу знать? Дайте мне опомниться.
— Когда вы не взяли денег, я тут же понял, что сейчас самое время. Вы мне нужны, именно вы.
Ее победа над деньгами вошла в него, как любовь. Когда Дорис восторжествовала над тем, что погубило его, это стало и его торжеством, и оно зажглось в нем, как любовь, и он не мог отказаться от него.
— Я не из таких, — сказала Дорис. — Брак для меня — очень серьезное дело.
— А для меня, по-вашему, как? Я никогда не был женат. Вы первая девушка, которой я делаю предложение. — Внезапно он вспомнил, почему он никому не делал предложения, но отогнал от себя эту мысль.
— Я совсем не знаю вас, — возразила Дорис. — Знаю только, что вы очень милый, и очень много выпили, и говорите так, что сразу видно, что вы очень много выпили.
— Вы думаете, я пьян? Я пьян вами. Вы думаете, я вроде тех мальчишек с Бродвея — нахлещется виски, а наутро проснется в постели с какой-нибудь шлюхой и… поздравляю вас с законным браком!
— Я просто не знаю, что и подумать. Скажите-ка лучше спокойной ночи, как пай-мальчик, ступайте домой и ложитесь спать, а потом мы с вами встретимся. Мы-будем встречаться, сколько вы захотите.
Прежде чем Генри успел ответить, Дорис торопливо поцеловала его, так что поцелуй пришелся ему в нос, оттолкнула его, распахнула дверь, скользнула в комнату и, захлопнув дверь, заперла ее на ключ.
— Не уходите! — от напряжения голос его сорвался.
Стекло на двери было задернуто занавеской. Дорис откинула ее, засмеялась и послала ему воздушный поцелуй.
Генри всем телом навалился на дверь.
— Пожалуйста! — закричал он. — Прошу вас, Дорис, пожалуйста!
Он замер, прижавшись к двери. Ее губы зашевелились, беззвучно складывая слова: «Бяка, бяка». Она снова засмеялась, помахала ему рукой, послала воздушный поцелуй и ушла. Он слышал, как она поднималась по лестнице. Ее шаги звучали легко, звонко и как-то радостно. Шаги уже давно стихли, а Генри еще долго стоял, прижавшись к двери. Он боялся обернуться и увидеть перед собой пустой вестибюль. В окна проникал рассвет, и все вокруг стало серым и, казалось, пахло чем-то серым. Это было ощущение, и цвет, и запах тяжелого и холодного, как камень, одиночества.
Потом Генри начал прислушиваться к самому себе, Он прислушивался, ожидая обнаружить страх. И с удивлением заметил, что страха больше нет. И беспокойства тоже больше нет — одно ликование. Тревога улеглась. Хаос рассеялся. Генри почувствовал усталость, блаженную усталость человека, уже растянувшегося в постели. Он вдруг понял, что чувство это появилось у него давно, быть может, час назад, но он просто его не замечал.
Генри медленно спустился по лестнице, вышел на тротуар. Такси еще ждало его. Он оглядел улицу. Ум его был ясен и спокоен. Потребность говорить, говорить, говорить и рвать свой мозг на части, чтобы говорить, прошла. Генри втянул в себя воздух, и воздух был сладок. Тело сладко ныло от усталости. Мозг сладостно томился по сладкому покою постели.
«Ну, что вы скажете? — подумал Генри. — Вот она — любовь. Она пришла. Это любовь». — Он покачал головой и радостно рассмеялся.
Уже много лет он со страхом думал о том, что, должно быть, принадлежит к тому сорту мужчин, которым не дано полюбить.
5
В то же утро, попозже, Тэккер вызвал к себе Джо и сказал ему, что решил послать его в Канаду, в Уинсор, чтобы он поместил там в надежное место наличные капиталы всех банков, входящих в синдикат. Тэккер назвал Джо человека, с которым поддерживал связь еще со времен сухого закона.
План Тэккера состоял в следующем: если Фикко все-таки схватит кого-нибудь из лотерейщиков и возьмет его за глотку, требуя выкупа, то у того попросту не окажется денег для уплаты. Тэккер сказал, что через его агента в Уинсоре нетрудно наладить дело так, чтобы лотерейщики могли ежедневно выплачивать выигрыши из канадских денег. Конечно, это сложно и требует расходов, но по крайней мере безопасно. Человек, с которым был связан Тэккер, орудовал в одном из крупнейших банков в Канаде.
Джо тут же заявил, что Лео это не должно коснуться. Пусть работает по-старому.
— Я не хочу пускаться с ним в долгие объяснения, — сказал он.
— Опять этот сосунок! — сказал Тэккер. — Вечно мы должны с ним нянчиться. Когда же он, наконец, подрастет?
Но Джо стоял на своем, и Тэккер в конце концов согласился, чтобы Лео работал по-старому, но все остальные лотерейщики до единого должны подчиниться новому порядку. Тэккер был убежден, что Фикко не тронет Лео. Потому он и уступил Джо.
После этого Джо в течение всего дня тщетно пытался разыскать Уилока по телефону, чтобы сообщить ему о решении Тэккера. В конторе Уилока никто не знал, где он. Слуга на Парк авеню ответил, что он его не видел, на квартире в центре экономка отвечала то же самое. На квартире в Сентрал Парк Уэст никто не подходил к телефону.
Уилок оказал экономке и дворецкому, что хочет спать и чтобы никто ни по какому поводу не смел его беспокоить. Если же кто-нибудь его побеспокоит, то первое, что он сделает, — это выгонит их обоих вон, а телефон вышвырнет в окно.
К вечеру Джо дозвонился к Бэнту. Старик оказал, что он был с Уилоком в Главном управлении и получил разрешение на револьвер, после чего Уилок ушел куда-то, а куда — это ему неизвестно. Надеюсь, добавил Бэнт, что Уилок пошел к врачу, — честное слово, у парня такой вид, что ему дорога в больницу, если не прямо на кладбище.
После этого Джо перестал разыскивать Уилока. Вечером он сел в поезд, идущий в Канаду, и, ложась спать, засунул под подушку 192000 долларов наличными деньгами.
Бауер оставил себе среду на то, чтобы «все обдумать». В четверг днем, как только Лео приехал в банк, помещавшийся на квартире у Джо, Бауер подошел к нему и сказал:
— Мне нужно поговорить с вами сегодня вечером по очень важному делу.
— Хорошо, — сказал Лео, — я еще не знаю, когда буду дома, но, если хотите, заезжайте ко мне и подождите.
— Подите сюда на минутку, — сказал Бауер. Он прошел из кухни в столовую, где никого не было. — Если вы ничего не имеете против, — сказал он, — я бы предпочел встретиться с вами где-нибудь, где вы обычно ужинаете, в каком-нибудь ресторане, там удобнее будет поговорить.
— Да видите ли… — Лео засмеялся. — Все эти дни я так занят, что вообще забываю о еде. — Он хотел было спросить Бауера, о чем это он хочет с ним поговорить и почему это требует столь сложных приготовлений. Но мысль о ресторане удержала его. Он подумал, что и в самом деле неплохо бы для разнообразия поужинать в ресторане, где можно заказать все, что хочется; дома жена отказывалась готовить ему любимые кушанья, потому что они ему вредны. — Я всегда ем дома, — сказал он, — но вы знаете, Фредди, я рад помочь вам, даже после того, что вы сделали. Если для вас это удобнее, я поужинаю сегодня в ресторане. — Ему представился сочный кусок мяса, приправленный чесноком и плавающий в жире. При одной мысли об этом у него потекли слюнки. Давным-давно не ел он таких блюд из-за высокого кровяного давления.
— Я не хочу, чтобы вы делали мне одолжение, — сказал Бауер. Он опустил глаза. — Поужинайте дома,
