– Вот только попробуй! – пригрозила она, не оборачиваясь.
– Ыррын баба… Сулум алкум, ыррын баба.
Глаза скосила, и подойник выпал из рук – леший! В ясли козлятника забрался и сидит, глазами морг, морг…
– Батюшки! – охнула. – И говорить умеет…
– Тундара як, кубатыныны ойху! Ай –яй‑яй…
– Знаешь что? Ты иди‑ка отседова! Нечего по чужим козлятникам прятаться!
– Баба Игылыз! – заблеял незваный гость и сделал попытку вылезти из яслей.
– Не знаю, кто ты – мудант или леший… – строже проговорила она. – Добром прошу, иди! Я женщина одинокая, защитить некому…
– Дыд Кур, баба Сава!
– Чего‑чего?
– Саха‑Якутия! Юрко!
– При чем здесь Якутия? – На миг она растерялась. –
– Юрюнг манна!.. Тундара жил. Саха – Якутия! Тунда‑ра олень курдунг! Юрко!
– Верно, мой внук Юрко в Якутии. За алмазами поехал…
– Юрко! Юрко! Алмас хотун. Пурга – у‑у‑у! Олень анабар як! И кириккитте, на куй! Тыала хотун! Батур тыала хотун!
– Ты покуда посиди здесь, – подвинулась к двери, – отдохни… А я скоро!
Выскочила на улицу, козлятник – на навесной замок. Сама же метнулась в одну сторону, в другую: что делать? Кого позвать? Дед Куров, было слышно, прошел к себе по своим подземным ходам и, верно, горилки тяпнул с устатку да спать завалился. На то, что дверей в перегородке нет, а только ковер, взлохмаченный взрывом, едва проем прикрывает, конечно, внимания не обратил. И то, что два воза грязи и мусора вывезла, посуду перемыла, тряпье перестирала, – не заметил. А когда замечал‑то? Так бы уже шум поднял, что государственная граница нарушена…
Бабка Сова тихонько к нему заглянула – спит мертвым сном, даже шапчонку не снял и, хоть сапоги скинул, портянок не размотал. И входную дверь нараспашку оставил – заходи, тащи, что хочешь! Конечно, понять можно: в последнее время дед спал часа по два за ночь, не больше, и, должно быть, сильно уставал от всяческих напастей и злоключений. Но что тут поделать, будить надо, помочь больше некому. Она осторожно на дедову половину зашла, дверь прикрыла и за печку.
– Степан Макарыч! – окликнула громким шепотом, называя по имени‑отчеству, чтоб сразу не разгневался. – Эй, проснись! Я ведь этого муданта споймала!
Дед по партизанской привычке еще вскакивал мгновенно и сразу хватался за наган:
– Где? Что? Кто?
– Это я, Степан, – ствол в сторону отвела. – Муданта, говорю, споймала! Лешего!
– Как поймала?
– В козлятнике заперла!
– Теперь иди отпирай.
– Почто?
– Не мутант это. И не леший, – зевнул он. – Шаман якутский. Юрко прислал, духов гонять.
– Ты что, совсем? Каких духов?
– Злых, нечисть всякую. Помнишь, в Якутии шаманов видели? Этот такой же, только пообносился, пока добирался… Я велел к нам прийти, как борьбу закончит.
– Зачем ты всяких шаманов в хату зовешь?
– Что ему, так на второй заставе и отираться? На него охоту объявили, американец приехал из НАТО, с ружьем…
– Подозрительный он! Я сразу узрела! И про Юрко трындит! – И вдруг села рядом, словно подрубленная, всхлипнула: – Ты с дедушкой‑то этим толково разговаривал? Все ли понял?
– Да я уже шаманский язык освоил! – похвастался Куров. – А что?
– Сомнение меня взяло… Жив ли наш внучок? Может, шаман этот весть дурную принес, а мы не понимаем?
– Какую дурную?
– Мало ли какую… Все Юрко поминает, а поди разбери, что хочет сказать. Кстати, якуты на вас, хохлов, так похожи. Только глаза щурят…
– Не шали, Елизавета!
– Сердце у меня женское ноет… Не погиб ли Юрко в проклятой тундре? Дедушка‑то все про тундру толкует! Я и подумала, не сгинул ли наш внучок? А то, поди, пал смертью в этой проклятой Якутии. Замерз на холодном севере!
– Да с чего ты взяла?!
