– Да нет, из которого стреляют…
– И что?
– Заворчал и пустил стрелу.
– Куда?
– В стену! А она ведь из немецкого железобетона, так стрела даже не воткнулась. Отскочила и в траву упала…
– Зачем он в стену стрелял?
– Не знаю, может, тренировался…
– А дальше что?
Разговор о мутанте оказывал терапевтическое воздействие – Шурка заметно успокаивался и про Тамару забывал.
– Видно, мутант сильно расстроился, – сочувственно произнес он. – Лук бросил, сел у костра, голову обхватил и завыл, как волк… Я сначала уйти хотел, мало ли, вскочит и схватит. Потом вспомнил – он же только на женщин нападает… Думаю, может, удастся в контакт вступить. Из чистого научного любопытства! Никто же не вступал, все от него шарахаются. На вид вроде и не агрессивный… Тамара Шалвовна тоже на вид была…
Он осекся, видимо усилием воли подавляя память о пережитом, и Оксана помогла ему:
– Что‑нибудь необычное заметил?
– Он весь необычный! – почти с восторгом воскликнул Вовченко. – Например, третий глаз есть! Правда, узкий такой, прищуренный, недоверчивый… Ты знаешь, Оксана, у кого третий глаз открывается? Как медик, сталкивалась? Это же натуральный феномен! Не знаешь?
Оксана взглянула в единственный глаз несчастного естествоиспытателя – другой уже заплыл и запечатался так плотно, будто его там никогда и не было.
– В пробирках видела заспиртованных уродов, – призналась она, раскрашивая его йодом. – В институте. Но у них по четыре, в разные стороны…
– У этого во лбу! Пишут, кость проламывается, и образуется орган высших, божественных чувств. Прямое продолжение обнаженного мозга…
– Ты лучше скажи, как наладил контакт?
– Зачем тебе? Тоже научный интерес?
– У меня не научный, у меня бабский.
О таком интересе Вовченко имел смутное представление, однако положительные эмоции возобладали, и в голосе послышалась уверенность в самом себе.
– Я же знаю, как устанавливать контакты. Даже с гуманоидами… Стрелу под стеной нашел, поднял над головой, вот так, – изобразил он. – Этот древний жест означает – иду с миром. И осторожно к нему, в яму. Он меня увидел и третий глаз открыл. Всего на один миг, но меня насквозь будто лучом пронзило! Это он так информацию считывал. Я к его костру сел и стрелу ему подал. Он принял, достал трубку и стал табаком набивать. Сигареты ломает и набивает… Потом от уголька прикурил, и я чую, есть контакт – мне трубку подает! У мутантов, вероятно, как у индейцев, обычай такой… Я же вообще‑то не курю… Но тут надо… Понять природу поведения…
Все‑таки остаточные явления сильнейшего стресса еще наблюдались, Шурка косил глаз на круглый проем башни, терял ниточку мысли и готов был вновь вернуться к воспоминаниям о Тамаре Кожедуб, поразившей его воображение.
– Он что, и живет в этой яме? – не позволила зациклиться ему Оксана.
– По моим наблюдениям, там святилище. Или ритуальное место, жертвенник. И костер у него наверняка священный. А вокруг тропа набита. Тоже будто бы танцует…
– То есть он там появляется?
– Думаю, регулярно, по ночам.
– А ты с ним разговаривал?
– Пытался! Да ведь он ни русского, ни вашей мовы не знает. Только рычит. И звуки такие, как у разъяренного тигра. Силится что‑то сказать, какие‑то зачатки речи есть! Так ничего не разобрать, а материться умеет!
– Как – умеет?
– Да обыкновенно, как мужики! Видно, имел общение. Кроме мата ведь еще лук и стрелы освоил, курить научился… Потому и думаю, это не мутант – первобытный человек. Может, неандерталец. Или потерянное звено… Но не в чистом виде, может, потомок. Надо в Академию наук сообщить! Срочно! Не то хохлы перехватят. Или, того хуже, американцы…
– Поехали! Сама хочу вступить в контакт!
Вовченко ослаб, затрясся и с ужасом вжался в угол: психика была безнадежно нарушена…
Мутант раскурил трубку и сгорбившись медленно поднес ее деду – словно великую драгоценность, а может, резким движением спугнуть боялся. Тот не шелохнулся, наблюдая, что же будет: серый, пасмурный рассвет едва озарял могучую, зловещую фигуру чудища, и в какой‑то миг Куров ощутил, как захолонула душа и вдруг ожили под шапкой жидкие остатки волос.
– Да не курю я, – произнес он, чтобы стряхнуть оцепенение. – Бросил давно. И ты давай осторожнее с огнем‑то. Видишь, нынче сухо в лесу.
А тот вдруг чуть распрямился, прислушиваясь к голосу деда, и неожиданно гортанно выдавил:
– Суха… Саха…
– Вот‑вот! Сухо, – подтвердил Куров. – Одна искра, и пойдет пластать…
– Саха‑Якутия, – вдруг сказало чудище довольно разборчиво, но не голосом, а животом, как чревовещатель.
– Что – Саха‑Якутия?! Ты что сказать хочешь?
– Тундара кырдан! – зарычал тот. – Уктээн айбасы! Ку‑батыныны! Ай‑яй‑яй… Санаабар кириккитте! Кургыттара Арсан!
– Погоди‑погоди… Ты по‑каковски лопочешь? При чем здесь Саха‑Якутия? Ты что, оттуда?!
– Халаам канул! Уорэ сохнут! Саха, саха! Сохнут канул. Кель тундара, тундара хотун!
– Ничего не понял! Если это якутская мова, то я ее немного знал. А тебя совсем не понимаю! Вроде похоже, да не то… А по‑русски‑то совсем никак?
Третий глаз во лбу приоткрылся, зато два других прищурились, создалось впечатление, будто речь‑то мутант понимает, только сказать не может.
– Ятимать! – внезапно выпалил он.
– Во! Это я понимаю. А еще что знаешь?
