В квартире уже все спали, а на кухне Мордасов с Галей все не могли наговориться.

– Ой, а сколько Стасик болел! – Она прижала ладони к раскрасневшемуся лицу. – Слава богу, все это еще при советской власти было… А сейчас никаких бы денег не напаслись! Вон маму три дня назад из больницы взяли – нечем платить. Да и незачем уже.

– А что у нее?

– Рак легких… – как о чем-то само собой разумеющемся сказала Галя. – А она все курит, курит… Ну, теперь это уже все равно.

Она только махнула рукой.

Лука Ильич смотрел на нее и видел очень постаревшую, раздавшуюся, раскрасневшуюся, но все-таки прежнюю обаятельную, не сдающуюся Галочку-травести. Только волосы хоть и подкрашенные, но в корнях совсем седые… Да руки опухшие, красные, с остатками маникюра…

Она поймала его взгляд и, смутившись, улыбнулась.

– На маникюр уже времени не хватило. Мы же двое суток к твоему приему все втроем готовились! А ты так ничего и не поел!

– Что ты! – замахал на нее руками Мордасов. – Видишь, живот, как барабан.

И он рассмеялся, чувствуя, что ему не хочется уходить. Что ему давно так не было хорошо, как в этом доме.

– Ну давай еще коньячку выпьем? – Он потянулся к рюмкам.

– Ой, я уже совсем пьяная! Только не от вина… Она внимательно посмотрела на Луку Ильича.

– Скажи правду… Ведь не чужие мы тебе? А? И я, и Стасик… И мама. Ведь не чужие?

Она смотрела на него без улыбки, а как-то настороженно.

– Правду? – вдруг так же серьезно переспросил Мордасов. – Правду, значит…

Он помолчал, потом один выпил коньяку, не чокнувшись с ней!.. И потянулся к сигаретам.

– До сегодняшнего дня… До этого вечера… я просто не думал о вас. Знал, конечно, что ты где-то есть. Про Стасика я же ничего…! Ни от кого!

– Тебе сейчас трудно, – кивнула Галя. – Ты же всегда был человек порядочный!

– Хорош, порядочный, – усмехнулся Мордасов. – В общем, я буду помогать… Вам! Всем…

Он сам почувствовал, как фальшиво прозвучали его слова. Не этих слов ждала Галя Комолова.

Она только опустила голову, по-прежнему держа в руке рюмку с коньяком.

Мордасов налил себе снова и потянулся к ней.

– Давай выпьем за то, что сегодняшний день был… что я оказался в вашем доме. Что узнал всех вас…

– И меня… Снова узнал?

– Конечно, снова… – Он пытливо разглядывал ее лицо, плечи, руки. – Ты стала совсем другой… Галочка! – Это обращение к ней вдруг прозвучало даже для него неожиданно ласково, проникновенно… И он повторил: – Га-лоч-ка!

Неожиданно наклонившись, взял ее руку и приник к ней долгим поцелуем.

– Я ведь, кажется, уже прожил жизнь, – начал Мордасов тихо, говоря будто только с самим собой. – И за всю мою жизнь я… так получилось… ни о ком не заботился. Разве только о своем Голосе. Как он сегодня? Как вчера, как у Голоса прошла ночь? Не простыл ли он? Голос? Удобно ли ему в этом вороте или надо пошире… – Мордасов замолчал, задумался. – Вся моя жизнь – это мой голос. И скоро он покинет меня. Я останусь совсем один. Да, с квартирами, с деньгами, со всякой этой дребеденью, которая в старости уже не так и нужна.

– Но твой Голос! Это же дар… – так же тихо, как и он, заговорила Галя. – Ради него можно от всего отказаться.

– Вот я и отказался, – вздохнул Мордасов. – Я сам стал приложением к своему Голосу. Его хранителем! Его футляром… Средством передвижения для Голоса… по всем странам мира.

– Значит… Это – твоя судьба, – значительно и все понимая, проговорила она. – И ты забудь обо всем! Кроме него!.. Кроме Голоса.

Он положил свою большую руку на ее голову и привлек к себе.

– До этого дня я и забывал… Обо всем! Обо всех! И мне было достаточно… Его!

– А ничего не изменилось! – сквозь слезы улыбнулась Галя Комолова. – День этот прошел… Скоро ты уйдешь, и все пойдет по-старому. Ты должен нести свой крест. А мы – свой…

Она прижалась лицом к его открытой ладони, и он почувствовал, как она почти сразу стала мокрой.

– Не плачь. Галочка! – попросил он ее. – У тебя прекрасный сын. Еще мама жива. И ты сама полна сил, надежд. Ведь ты – прежняя, Галчонок, травести из ТЮЗа.

В ответ она только отвернула лицо и бурно, но тихо разрыдалась.

Ее полные плечи вздрагивали, голова уперлась в красные руки, и все ее маленькое пухлое тело колыхалось от неудержимых рыданий.

– Я так ждала этого вечера! – наконец смог разобрать ее слова Лука Ильич. – Ничего особенного… просто тебя ждала. Как ты войдешь! Как сядешь за наш стол… протянешь руку. За чем-нибудь. Ведь так могло бы быть! Если бы ты не уехал! Если бы жизнь сложилась по-другому! По-обычному. Все как у всех! И Стасик звал бы тебя «папа». И не стеснялся бы тебя! А ты его называл бы «сынок»… Как все отцы на земле…

– Но ведь почти так и было? – Он попытался отвести ее пальцы от заплаканного лица. – Разве нет?

Галя выпрямилась, вытерла слезы и, вдруг улыбнувшись светло, какой-то чистой, словно промытой слезами улыбкой, сказала с благодарностью:

– Да! Почти так и было! Почти…

Через два дня Лука Ильич Мордасов вылетел первым классом японской авиалинии в Осаку.

В экономическом классе летели его менеджер Карл Греве, а также секретарь Альберт Терентьич и охранник Вэл.

Мордасов заказал себе виски и долго распробовал его – оно показалось ему с каким-то японским привкусом. Он попросил целую бутылку «William Crants» и остался доволен им.

Лука Ильич пытался заснуть, но скрытая, тщательно спрятанная тревога заставляла его бодрствовать…

На следующее утро после посещения дома Комоловой он узнал о внезапной смерти Олега Овсянникова. Он словно ожидал этого известия и не очень удивился. В душе он понимал, что то была последняя их встреча. Что он отдал дань старой дружбе… что навестил больного, спившегося, когда-то очень