чем быстрее он бежит, тем больше отдаляется край обрыва.

Он спешит, размахивает руками, пот катится с его лба, но до обрыва все-таки далеко.

И тут Лука понимает, что он бежит на месте – кто-то держит его сзади, спеленывая рубахой…

Он кричит, пытается отпихнуть кого-то, кто все туже связывает его… Оттолкнуть своего врага ему наконец удается, и вот уже заветный край обрыва близок…

Сейчас он прыгнет вниз… Туда, где катятся лазурные волны… Но страх охватывает его на краю пропасти. Она так высока, так далеко внизу прибрежные песчаные отмели, что он понимает: он разобьется насмерть…

Он на миг замирает, смотря вниз… И видит сидящего там на стуле перед пюпитром Олега Овсянникова в своем старом пальто, который не смотрит на него…

До Луки доносятся звуки флейты, на которой играет Олег… Но эти звуки так слабы, так далеки, он только угадывает, что Овсянников играет вчерашний хорал.

Лука Ильич понимает, что он должен спуститься вниз, к Олегу, что должен подхватить эту мелодию, но в то же время знает, что погибнет, если бросится вниз, к морю.

Тогда с диким криком он подпрыгивает вверх, как будто в прыжке…

И вот уже летит, летит, подхваченный то ли силой ветра, то ли мелодией флейты. И понимает, что должен следовать этой мелодии. Он открывает рот, чтобы запеть… Но вместо привычного мощного, поставленного, летящего голоса из его груди вырывается безобразный, панический, отчаянный крик…

Крик падающего человека… Весь страх смерти, ужас Конца, отчаяние от собственного бессилия – все слилось в этом почти животном, паническом крике…

…Мордасов проснулся в поту, с бешено колотящимся сердцем. Он попытался сесть в постели, но руки не слушались его – они были как ватные!

Что все это значило – этот сон? Такой явственный, напряженный и одновременно пугающий?

Мордасов закрыл глаза, вздохнул… Но только воспоминание о вчерашней хоральной мелодии открылось его душе.

Конечно, это была мелодия прощания с жизнью. Такая неземная красота открывается композитору только на последнем дыхании, на выдохе жизни.

Но почему и его, Луку Мордасова, так заворожила эта мелодия? И почему он не пел, а кричал? Лука довольно часто видел сны, когда он пел во сне. И иногда так пел, как никогда ему не удавалось в жизни. Его голос во сне был безбрежен, божественен и идеально гармоничен…

В такие ночи Мордасов чувствовал себя не просто счастливым, а избранным, неземным, всемогущим поющим существом. Именно органом, созданным Господом для открытия людям ангельского пения. Небожителем чувствовал в таких снах себя прежний Лука… Лучара Мордасов.

Он просыпался в такие утра с солнечным ощущением детства, колыбели, благодарности Богу за все… За все – дарованное ему.

Что во сне… Что в жизни.

Он плакал в такие утра детскими слезами счастья… И молился, молился…

Но сейчас, в это утро, он был растерян и растерзан. В ушах по-прежнему звучал этот его панический животный страшный крик…

Он замотал головой, начал стучать по ушам ладонями, чтобы избавиться от наваждения. И на мгновение оглох.

Он попытался попробовать голос, но горло перехватил спазм.

Лука попытался откашляться, но что-то тупое и твердое застряло во рту.

Выпив воды, он спустил ноги с кровати и попытался сделать дыхательную гимнастику…

Потом, босой, прошел к роялю. Открыв крышку, долго смотрел на бело-черный ряд клавиш, как будто видел их впервые.

Он взял несколько аккордов… Лука боялся набрать воздух в легкие и взять первую ноту. И она не получилась…

Он попробовал снова, но будто спазм, задержка дыхания перекрывал подачу голоса.

Он прокашлялся, закрыл глаза… Внутренне сосредоточился на дыхании… Но диафрагма тоже была скована и даже чуть-чуть дрожала.

Мордасов опустил голову на руки, ослабил мышцы брюшного пресса и затих на мгновение.

Что это было?

Ему показалось, что тот ночной предутренний крик по-прежнему звучал, не отпускал его. Он проглотил слюну, но сухости в горле не было.

Луке Ильичу стало страшно… Неужели он потерял голос? Этого не могло быть! Нет! Нет… Только не это!

Он встал, отошел от рояля, постарался забыть об утреннем уроке. Сделал несколько шагов… и, не отдавая себе в том отчета, вполголоса начал напевать мелодию хорала. Ему стало легче.

Мордасов чуть увеличил силу звука, и весь его голосовой аппарат послушно зазвучал.

Он подбежал к роялю и начал на слух аккомпанировать себе. Голос слушался его. Почти как раньше!

Мордасов снова и снова повторял основную мелодию хорала, и вот уже она звучала в полный, летящий, привычный голос певца.

Уходила дрожь диафрагмы, столб воздуха наполнял легкие, звук привычно и полно ударялся в купол нёба и летел со все нарастающей силой…

Он был счастлив! Все… Голос… Жизнь… Будущее возвращалось к нему.

Мордасов вдруг услышал аплодисменты. Это тихо вошедшие в гостиную Карл Греве и Альберт Терентьич стояли с цветами у дверей.

– Что вы такое новое поете? – спросил Карл Греве, вручая Мордасову цветы. – Я не помню, откуда эта ария.

– Я тоже не знаю! – всплеснул руками, как всегда одновременно восторженный и озабоченный Альберт Терентьич.

Мордасов не ответил и только хитро подмигнул им.

– Ну как? Нравится?

– Это гениально! – вскричал Альберт Терентьич.

– Божественное… – развел руками невозмутимый Карл Греве. – Вы что-то раскопали у старых мастеров?..

– Современный! Современный композитор… Из наших, из России… Это цикл хоралов, которые он подарил мне этой ночью!

Мордасов усадил гостей за стол и, откупорив бутылку шампанского (которую тут же выхватил у него Альберт Терентьич), продолжал:

– Буду петь на фестивале в Зальцбурге. Этой зимой.

– Надо успеть подать заявку! – отметил себе в блокноте Карл Греве.

– Это будет мировая премьера! – шумел Мордасов, поднимая бокал. – Надо собрать прессу… Презентации… В общем, всё… Всё! Договориться с основными телестудиями об одновременной трансляции на Японию, США, Скандинавию. Ну а Европа сама подключится!

– Это будет… – замялся Карл Греве, – стоить!

– Ну сколько? Сколько будет стоить?

Альберт Терентьич и Карл Греве быстро начали подсчет, потом переглянулись и замерли, глядя на маэстро.

– Ну! Говорите! – рявкнул Мордасов.

– Три… – осторожно вымолвил Альберт Терентьич…

– Три с половиной миллиона… долларов, – как приговор, объявил Карл Греве.

Мордасов исподлобья посмотрел на одного, потом на другого…

– А вернется… сколько?

Карл Греве пожал плечами и осторожно вымолвил:

– Смотря какой будет успех…

– Успех будет! Будет! – рявкнул Мордасов. – Это я вам говорю!