галстук.
Мужчина, обнимая, чуть ли не душит меня, а запах одеколона обволакивает не хуже, чем еще один комплект его рук. Вот уж кого нетрудно отыскать в воспоминаниях Терезы: это Джеред, духовный пастырь молодежи. Он был самым страстным проповедником из тех, что были знакомы Терезе, и объектом ее страсти.
— Как здорово, что ты вернулась, Тереза! — говорит он. Его щека прижимается к моей. — Мы так по тебе соскучились.
За несколько месяцев до той передозировки группа молодежи возвращалась в школьном автобусе из дальней уикендовской поездки. Ближе к полуночи Джеред сел рядом с ней, и она, вдыхая запах этого самого одеколона, заснула, прислонясь к нему.
— Бьюсь об заклад — уж ты-то точно соскучился, — говорю я. — Взгляни на свои руки, Джеред.
Улыбка его по-прежнему лучезарна, руки все еще лежат на моих плечах.
— Извини?
— Ой, ради бога, ты прекрасно слышал, что я сказала.
Он роняет руки и вопросительно смотрит на моего отца. Ему довольно удачно удается изобразить искренность.
— Я не понимаю, Тереза, но если…
Я бросаю на него взгляд, от которого он отшатывается от меня.
Позже во время той поездки Тереза, проснувшись в какой-то момент, увидела, что Джеред по- прежнему сидит рядом, ссутулившись, с закрытыми глазами и раскрытым ртом. Руки его покоились у нее между бедер, большой палец — на колене. Она была в шортах и чувствовала жар навалившейся на нее плоти. Его рука была в каких-то дюймах от ее промежности.
Тереза поверила, что он спал.
Поверила она и в то, что исключительно из-за тряски школьного автобуса рука Джереда переместилась в складку ее шортов. От возбуждения и смущения ее бросало то в жар, то в холод.
— Напряги память, Джеред, — говорю я и сажусь в машину.
— Для чего, собственно, существует сознание? Вот вопрос, на который мне хочется найти ответ, — сказал доктор С.
Или, возвращаясь к моей любимой метафоре, — если Парламент принимает все решения, зачем тогда нужна Королева?
У него, конечно, есть своя теория. Он считает, что Королева является кем-то вроде рассказчика. Мозг нуждается в пересказе, который придаст решениям ореол целенаправленности, ощущение неразрывности, так что он их запомнит и использует при принятии последующих решений. Он не накапливает в себе обилия возможных
— Видишь ли, Королева — всего лишь подставное лицо, — сказал доктор С. — Она представляет королевство, но не правит им, она как бы сама по себе.
— Я не чувствую себя подставным лицом, — заявила я.
— Я тоже. Никто не чувствует, — засмеявшись, ответил доктор С.
Составной частью метода доктора Милдоу является проведение время от времени совместных занятий — в присутствии Элис и Митча. На этих занятиях зачитываются вслух дневники Терезы и просматриваются фильмы домашнего производства. Сегодняшний видеофильм изображает Терезу, еще не достигшую подросткового возраста. Замотанная в простыни, окруженная малышами в купальных халатах, она пристально смотрит на лежащую в яслях куклу.
Доктор Милдоу спрашивает меня, о чем думала тогда Тереза. Доставляло ли ей удовольствие играть Деву Марию? Нравилось ли ей выступать на сцене?
— Откуда мне знать?
— А ты представь себе это. Как ты считаешь, о чем Тереза думает в этой сцене?
Она снова и снова заставляет меня проделывать это. Воображать, о чем та думает. Ставить себя на ее место. Попросту притворяться. В своей книге она называет это «коррекцией». Она придумывает массу своих собственных терминов и трактует их так, как ей вздумается, не подкрепляя никакими исследованиями. В сравнении с текстами по неврологии, которые мне одалживал доктор С, книжонка доктора Милдоу — просто реплики комика Арчи.[6]
— Ну, понимаете, Тереза ведь была доброй маленькой христианкой, так что ей, наверное, это нравилось.
— Ты уверена?
На сцене появляются умудренные жизнью мужи — три маленьких мальчика. Они вываливают на пол дары и, выпалив свои реплики, настороженно глядят в лицо Терезы. Теперь очередь за ней. Бедная Тереза оцепенела от смущения. Ведь все в упор смотрели на нее. Я почти различаю прихожан, стоявших в темноте за пределами освещенной сцены. Элис и Митча среди них не видно, но они с замиранием сердца ждут каждого слова. Я чувствую давление в груди и понимаю, что сдерживаю дыхание.
Доктор Милдоу терпеливо, без всякого выражения, смотрит мне в глаза.
— Вы знаете?..
Я понятия не имею, что говорить дальше. Некоторое время мешкаю. Ерзаю в большом бежевом кресле, шевелю ногой. Что мне нравится в буддизме, так это их понимание того, что они связаны целой вереницей предыдущих воплощений. Не мне судить, правильно ли поступила Тереза, хорошую ли, плохую ли карму она обрела.
Я часто раздумывала над этим в большой девичьей спальне Терезы.
— Понимаете, Тереза была христианкой, поэтому она, видимо, думала, что с помощью передозировки родится заново и все ее грехи будут прощены. Этот наркотик идеально подходил ей: это было самоубийство без трупа.
— Думала ли она о суициде той ночью?
Доктор Милдоу кивает:
— Доктор Субраманьям буддист, не так ли?
— Да, но что… — В голове у меня что-то щелкает. Я вращаю глазами. Мы с доктором С. беседовали о переселении душ, и я понимаю, что мое увлечение им было нормальным явлением. Все верно — я часто думала, да и теперь мечтаю, о близости с этим мужчиной. Но это вовсе не значит, что я не права. — Не в этом дело, — говорю я. — Я думала об этом наедине с собой.
Она не спорит со мной.
— А не сказали бы буддисты, что у вас с Терезой одна и та же душа? Это же самообман. Так что нет ни наездника, ни осла. Есть только ты.
— Да бросьте вы, — говорю я.
— Давай проследим, Терри. Разве ты не чувствуешь ответственности перед своим прежним «я»? Перед прежними родителями, старыми друзьями? Может быть, это и есть возложенная на тебя карма?
— А перед кем вы, доктор, чувствуете ответственность? Кто ваш пациент? Тереза или я?
Она на минуту замолкает, затем произносит: — Я в ответе за тебя.
Ты.
Ты глотаешь пилюлю и удивляешься, что у нее вкус корицы. Эффект от этого наркотика поначалу прерывистый. Ты понимаешь, что сидишь на заднем сиденье машины, в руках у тебя сотовый телефон,
