Войдя в кабинет, я вижу доктора С, который, облокотившись о стол, ведет серьезную беседу с родителями умершей девочки. Ему не до веселья, но, подняв на меня взгляд, он изображает на лице улыбку.

— А вот и она, — весело говорит он, совсем как ведущий развлекательного шоу, демонстрирующего грандиозный приз.

Сидящие на стульях люди оборачиваются, и доктор Субраманьям незаметно ободряюще подмигивает мне.

Отец встает первым, это мужчина с квадратным, в старческих пятнах лицом, с тугим, как баскетбольный мяч, животом, который он гордо несет перед собой. Как и в предыдущие наши встречи, выглядит он насупленным, но изо всех сил старается придать лицу приличествующее его чувствам выражение. А мать уже вся в слезах, лицо ее полностью открыто всем эмоциям: радости, страху, надежде, облегчению. С таким лицом идут в атаку.

— Ой, Тереза, — говорит она. — Ты готова ехать домой?

Их дочь звали Терезой. Она умерла от передозировки почти два года назад, и с тех пор Митч и Элис Класс без конца ездят в этот госпиталь, чтобы навестить ее. Им так отчаянно хочется, чтобы я была их дочерью, что они в этом уже не сомневаются.

Моя рука все еще лежит на дверной ручке. — А у меня есть выбор?

Согласно документам, мне всего семнадцать лет. У меня нет ни денег, ни кредитных карточек, ни работы, ни машины. Только кучка одежды. Да еще Роберто, дородный палатный санитар, который стоит в коридоре у меня за спиной, отрезая мне путь к отступлению.

У матери Терезы, похоже, на мгновение перехватывает дыхание. Это стройная, худощавая женщина, из тех, что выглядят высокими лишь в сравнении с другими людьми. Митч поднимает руку к ее плечу, затем опускает.

Как всегда во время визитов Элис и Митча, у меня возникает ощущение, будто я оказалась в гуще какой-то «мыльной оперы», где никто не может подсказать, как мне играть свою роль. Я в упор смотрю на доктора С, но его лицо застыло в профессиональной улыбке. Несколько раз за последние годы он убеждал их в необходимости еще подержать меня здесь, но они больше его не слушают. Они мои законные опекуны, и у них Другие Планы. Доктор С, отвернувшись от меня, потирает кончик носа.

— Так я и думала, — говорю я.

Отец хмурится. Мать разражается новой порцией слез и не успокаивается, пока мы не выходим из здания. Доктор Субраманьям, засунув руки в карманы, стоит у входа и наблюдает за тем, как мы отъезжаем. Никогда в жизни я так не злилась на него — за все эти два года.

Название этого наркотика — дзен, или «зомби», или просто «Z». Благодаря доктору С. я довольно хорошо представляю себе, как дзен убил Терезу.

— Резко взгляни влево, — сказал мне однажды доктор. — Теперь быстро посмотри направо. Видишь ли ты комнату как бы в дымке, когда переводишь взгляд? — Он подождал, пока я проделаю это снова. — Нет никакой дымки. Никто ее не видит.

Такого рода вопросы приводят доктора в состояние возбуждения и беспокойства. Эту дымку не только никто не видел, она начисто вычеркивалась из сознания. Мозг перепрыгивал через нее — взгляд налево, затем взгляд направо, а между ними — полное отсутствие чего бы то ни было. Мозг так играет с чувством времени человека, что ему кажется, что никаких пропусков и вовсе нет.

Ученые установили, что мозг всегда вымарывает лишнее дерьмо. Они подключали пациентов к приборам, приказывая им поднять палец и подвигать им столько раз, сколько им захочется.

Каждый раз после того, как мозг направлял сигнал, проходило до ста двадцати миллисекунд, прежде чем пациент сознательно решал пошевелить пальцем. Доктор С. говорил, что можно видеть, как мозг разогревается перед тем, как человек сознательно подумает: «Пора».

Это странно и становится еще более странным по мере того, как вы над этим размышляете. А я много об этом думала.

Вот, к примеру, сознательное желание: «Я, — думает мое „я', — да ведь я пить хочу». Я потянусь за стаканом холодной воды, но на самом деле это еще ничего не решает. К тому времени, как вы еще только осознаете, что вас мучит жажда, сигнал к началу движения вашей руки уже проделал половину пути. Мышление — это слишком поздно пришедшая в голову мысль. Между прочим, говорит мозг, мы решили двинуть вашей рукой, так что будьте добры, подумайте об этом.

Интервал обычно составляет максимум сто двадцать миллисекунд. Дзен растягивает эту цифру до минут. Часов.

Если вы столкнетесь с человеком, подсевшим на дзен, вы не очень-то это заметите. Мозг такого человека все еще принимает решения, а тело все еще следует его приказам. Вы можете разговаривать с этими людьми, и они могут с вами разговаривать. Вы можете обмениваться с ним шутками, вместе уплетать гамбургеры, выполнять домашнее задание, заниматься сексом.

Но этот человек уже не осознает себя как личность. У него нет своего «я». С таким же успехом вы можете разговаривать с компьютером. А два человека с дзеновой зависимостью — «вы» и «я» — это уже общающиеся между собой марионетки.