шерсти, с отделанной золотом застежкой – одним из многочисленных подарков Эгвальда. Но упрямый ветер забирался и под плащ, он успел застудить золотые застежки и цепи на груди Ингиторы, так что от случайного прикосновения к ним пробирала дрожь.

Это ожидание выглядело достаточно глупым – если бы корабли Эгвальда показались возле пролива, то столбы дыма дали бы Эльвенэсу знать об этом. Но знака не было. Море перед глазами Ингиторы оставалось пустым. На нем показывались время от времени лодки рыбаков, торговые Кнёрры под парусами, короткие и широкие, с тремя-четырьмя человеческими фигурками среди тюков и мешков. Два раза с утра прошли боевые корабли, узкие и длинные, как щуки. Но это не были корабли Эгвальда, и для Ингиторы море оставалось пустым. И она уже задыхалась, задушенная этой пустотой.

Ветер летел ей навстречу, отдувал назад волосы, как будто хотел вовсе смести со скалистого выступа тонкую женскую фигурку в тяжелом зеленом плаще. От ветра полы плаща трепетали, под ними мелькало ярко-красное платье Ингиторы, и она приобретала сходство с диковинным цветком, который чье-то заклинание вдруг вырастило на этом буром каменистом берегу.

– Ты вызовешь тюленя, – сказала сзади Этелахан.

Ингитора обернулась: уладка стояла позади, и морской ветер задувал ей в лицо ее пышные кудри цвета неспелого желудя.

– Что ты здесь? – спросила Ингитора. Ей не хотелось ни с кем разговаривать.

– Меня послала за тобой кюна. А я хотела сказать: ты вызовешь себе тюленя. Если девушка много смотрит в море и ждет своего любимого, то из моря выйдет тюлень в его облике и… будет любовь, а потом ребенок. А еще был один бард, его звали Толкен. Однажды он имел состязание с другим бардом и проиграл. И тогда Толкен от стыда превратился в тюленя и уплыл.[31]

Этелахан засмеялась, надеясь ее развеселить рассказом о неудачливом барде, но Ингитора только вздохнула.

Возле Лисьего острова, лежащего прямо напротив Корабельного мыса, показался небольшой боевой корабль. Ингитора подождала, но корабль был только один. Опять не то. Повернувшись, Ингитора вслед за Этелахан побрела к усадьбе.

Заколоченная зимой дверь девичьей теперь стояла широко открытой прямо во двор, ее земляной пол устилала луговая трава с цветами, и вместо досадного дыма покой наполнял пряный, сладкий, кружащий голову запах подвядшей травы. Этелахан пропустила ее вперед, и Ингитора, входя, сразу услышала негромкий ровный голос, который за последний месяц стал почти неотъемлемой частью этого помещения:

– …Он схватил свой щит и спрыгнул с кормы прямо в воду. Он упал так, что щит оказался над его головой, – рассказывал торговец по имени Анвуд.

Ингиторе захотелось прямо в дверях повернуться и уйти прочь – ей отчаянно надоели бесчисленные подвиги Торварда конунга, о которых Анвуд не уставал рассказывать, а Вальборг, как ни странно, не уставала слушать. У Ингиторы же они вызывали только раздражение – она не могла спокойно слышать о том, как восхваляют ее врага, человека, которого она ненавидела всей душой. Видят светлые асы, Анвуд не мог бы больше любить конунга фьяллей, если бы даже сам воспитал его! Хорошенький торговец! Очень было похоже, что ему не раз приходилось бывать в сражениях вместе с Торвардом: многие его рассказы звучали слишком живо и подробно для пересказов по чужим словам.

– Улады думали, что он утонул, – продолжал сказитель. – А Торвард конунг проплыл под водой до берега, там было почти три перестрела, и вышел на берег. Там валялось много всякого оружия, и он поднял хороший длинный меч. Уже темнело, и улады не увидели его вовремя. Он внезапно бросился на них. Он был весь мокрый, и улады подумали, что на них напал великан с морского дна.

Ингитора тихо прошла к своей лежанке и села на приступку. Рассказы Анвуда были неистощимы. Образ Торварда конунга каждый день витал под кровлей девичьей, и даже во сне Ингиторе снилось, будто неутомимый Анвуд сидит возле нее и заунывным голосом тянет и тянет бесконечную сагу о Торварде конунге: Торвард конунг и сражается один против сотни, и плавает, видите ли, по три перестрела с щитом над головой, и мечет сразу по два копья, и прыгает в полном вооружении выше своего роста… И еще залез на скалу какую-то, когда кто-то из его людей забрался туда и не мог спуститься… Нет, это, кажется, уже был не он. Не рождалось героя, более проворного и неутомимого в битве, а также более упрямого и неуступчивого при дележе добычи! Ингитора уже видеть не могла золота уладской, эриннской и туальской работы: так и казалось, что на ее собственной груди приколоты застежки, прошедшие через руки Торварда Рваной Щеки!

А Вальборг, ее мать, девушки слушали, как зачарованные. Кюне Асте было все равно, про кого рассказывают – про Сигурда Убийцу Дракона, про Греттира Могучего, про Торварда конунга. Для нее все это были сказания, одинаково увлекательные и далекие от повседневной жизни. Но Вальборг, как думала Ингитора, с подозрением поглядывая на конунгову дочь, что-то уж очень увлекается. Никогда раньше ей не было свойственно такое любопытство, а тут ее как будто приворожили: сидит, чуть ли не разиня рот, как Фрида с хутора. Такое неистощимое внимание к врагу, с которым в эти самые дни насмерть бьется собственный брат, казалось Ингиторе предательством. Очень может быть, что уже сейчас один из них мертв, убитый рукой другого! Знать бы еще который!

– Уладам и в головы не могло прийти, что живой человек отважится напасть на их стоянку. Ведь их было там почти две сотни! Но они так напугались, что бросились бежать, а тем временем подошел корабль Снеколля Китовое Ребро и его дружина вступила в битву.

– А скажи мне… – начала Вальборг.

На ее чистом строгом лице промелькнуло колебание. Ингитора услышала непривычный призвук тщательно скрываемого смущения в ее голосе и подняла голову, стараясь разглядеть издалека через полутьму покоя лицо Вальборг.

– Что ты хочешь спросить, йомфру? – подбодрил ее Анвуд.

– Я хотела спросить вот о чем… – снова начала она. – А каков он собой, Торвард конунг? Ведь человек должен выглядеть необычно, чтобы его приняли за морского великана?

Ингитора заметила, как дрогнул и чуть запнулся голос Вальборг, когда она произносила имя конунга фьяллей, как поспешно она добавила последние слова, словно торопилась оправдать свой вопрос. Ингитора оставила свое место и пересела поближе к Вальборг, глядя на нее с выразительным любопытством, словно спрашивая: «Ты ли это, Вальборг дочь Хеймира?»

– Должно быть, он ростом превзошел даже Роллауга Красного Щита, в котором было четыре локтя и три четверти и которого не выдерживала лошадь! – с издевательским восхищением вставила Ингитора.

– Нет, в нем всего четыре локтя и одна четверть,[32] – с мнимым простодушием, якобы не замечая издевки, отозвался Анвуд. – А еще был случай: когда Торвард конунг захватил придайнитский город Лугоэнах – не очень-то большой – и потребовал выкуп серебром в свой собственный вес. И придайнитам пришлось насыпать четыреста девятнадцать марок, пока весы не уравновесились.

«Он грозен, велик – рек девам старик… Исполнен красы – затрещали весы… Под Торварда мощью весам нету мочи…» В голове замелькали рифмы и созвучия, перемигиваясь искрами, но Ингитора сдержалась и выбросила вон полуготовые строчки. Нет уж, теперь она будет умнее и не сложит своему врагу «песнь славы», хотя бы и двусмысленную. Анвуд что угодно умеет обратить на пользу своему конунгу! Как его вообще терпят здесь! Намекать, жаловаться Хеймиру конунгу Ингитора считала ниже своего достоинства, а взывать к кюне Асте было бесполезно: добрейшая женщина увлекалась этими рассказами и не понимала, как они здесь неуместны! Добиться, чтобы сестра и мать сочувствовали противнику больше, чем собственному брату и сыну – для этого надо быть колдуном! Не зря ей мерещится в этом старике сходство с поседевшим драконом, который все поглядывает то на нее, то на Вальборг, словно прикидывает, которую из них ему унести в когтях.

– Женщины любят его, а значит, находят красивым! – с тайной насмешкой ответил Анвуд на вопрос Вальборг и бросил на Ингитору многозначительный взгляд. – У него черные волосы, смуглая кожа, а карие глаза и густые черные брови он унаследовал от своей матери кюны Хёрдис. Когда он смеется, правая бровь поднимается выше левой, и это у него тоже от матери. На правой щеке у него длинный шрам, ты знаешь, откуда это. Но никто не говорит, что этот шрам его портит. Даже наоборот: говорят, кюна Хёрдис наложила такое заклятье, что каждая женщина, которая увидит этот шрам, не может не полюбить Торварда