уходящий в сизую полутьму ненастной зимней ночи.

– Дом мсье Верна? О, это совсем близко от вокзала! Вы пойдете налево, вдоль железнодорожной выемки, до второго перекрестка.

– Жюль Верн? Кто же не знает самого знаменитого гражданина Амьена! Он живет близ вокзала, на Больших бульварах, что проложены вокруг города на месте снесенных укреплений.

– Адрес Жюля Верна? Лонгевилльский бульвар, дом номер сорок четыре, на углу улицы Шарля Дюбуа.

Да, знаменитый писатель, находящийся в зените своей славы, вдруг, неожиданно для всех, покинул Париж, светоч мира, и поселился в глухом провинциальном городке. Он купил дом, первый собственный дом в его жизни! Теперь только для жителей Амьена он был живым, реальным человеком, с плотью и кровью, для всего же мира он стал Великим Неизвестным или Великим Мечтателем, путешествующим где-то по Стране Необыкновенного.

Массивный двухэтажный дом выходил своим фасадом на широкий двор. За ним лежал сад, тянущийся вдоль Аонгевилльского бульвара. Высокая каменная стена отгораживала сад от взоров прохожих. Для того чтобы проникнуть в дом, нужно было или позвонить в большой медный колокол у главного входа, или войти в маленькую калитку со стороны улицы Шарля Дюбуа. Посетителю, входящему со двора, нужно было пройти через большую оранжерею и через огромную гостиную с широкими окнами, чтобы попасть в святилище.

Кабинет писателя помещался на втором этаже большой круглой башни, возвышающейся над одним из углов дома. Обстановка его была более чем простой: узкая железная кровать, тяжелое кожаное кресло, большой круглый стол и старая конторка с бульвара Бон Нувелль, на которой были написаны все романы Жюля Верна, – все, кроме тех, что создавались в тесной каюте «Сен-Мишеля», украшение комнаты состояло лишь из двух бюстов на каминной полке: Мольера и Шекспира.

Дверь налево вела из кабинета в библиотеку. На простых полках теснились тысячи книг, на стенах в строгом порядке были развешаны портреты знаменитых исследователей, а в отдельном шкафу помещались переводы сочинений Жюля Верна: сотни томов разного формата, почти на всех языках мира. Дверь направо открывалась в большой зал, занимавший почти весь верхний этаж дома. Ковры и мебель, обитая красным плюшем, говорили о том, что здесь кончается спартанская простота владений хозяина дома и начинается область, подчиненная его жене.

День писателя был строго размерен, и раз заведенный порядок никогда не нарушался. Парижская привычка превратилась в закон. В пять часов утра – и летом и зимой – он уже был на ногах. Легкий завтрак, всегда один и тот же: немного фруктов, сыр, чашка шоколада, и писатель уже за своей старой конторкой. В восемь часов в первом этаже начиналось движение, это вставала Онорина. В девять часов супруги Верн садились за утренний завтрак. День только начинался, а за плечами у писателя уже было несколько часов работы. Больше он уже в этот день не писал ничего нового, лишь начисто переписывал чернилами листы, исписанные его ровным, но неразборчивым почерком, просматривал гранки своих очередных книг, отвечал на письма, принимал посетителей…

«Мы постучали в дверь углового дома на тихой улице, – рассказывает итальянский писатель де Амичис, побывавший в Амьене с двумя своими сыновьями. – Нас провели в светлую уютную гостиную, куда сейчас же вошел Жюль Верн, протягивая нам обе руки. Если бы мы встретили его, не зная, кто он, то ни за что не узнали бы. Он был похож, скорее, на генерала в отставке, на профессора математики, наконец, на начальника департамента, чем на писателя; своим серьезным, внимательным взглядом он немного напоминал Верди. Во взгляде и в речи его была живость, присущая художникам. Держал он себя просто, и на всем существе его лежал отпечаток прямоты и чистоты мыслей и чувств. Судя по его одежде, речи и движениям, он принадлежал к числу людей, которые не любят привлекать к себе внимания. Мое удивление возрастало, по мере того как он говорил о своих произведениях: он говорил так беспристрастно, как будто речь шла не о его трудах!..»

Когда морской колокол на дворе отбивал восемь склянок, сигнализируя о наступлении полдня, Жюль Верн брал шляпу и выходил на прогулку. От перекрестка он поворачивал на улицу Порт-Пари, где некогда находились Парижские ворота средневекового Амьена; затем следовал новый поворот, на улицу Виктора Гюго, и перед ним открывался великолепный силуэт амьенского собора – чуда готического искусства XIV века. А далеко внизу, как серебро, блестела Сомма, вместе с притоками Арве и Селль образующая многочисленные каналы в нижней части города.

В половине первого, точно, словно по расписанию, Жюль Верн появлялся в большом зале библиотеки Промышленного общества. На столе уже лежали приготовленные свежие газеты. И большое кресло, которое никто не смел занимать, было пододвинуто летом к окну, зимой – к камину. С карандашом и записной книжкой в руках писатель быстро просматривал газеты и переходил к журналам. Он не пропускал ни одного номера «Ревю Блё», «ревю Роз», «ревю де Де Монд», «Космоса», «Ла Натюр» И «Л'Астрономи». Затем он листал бюллетени разных научных и географических обществ. Иногда раньше, иногда позже, но никогда не позднее пяти часов, он захлопывал свою записную книжку и кружным путем возвращался домой.

Два раза в неделю Жюль Верн посещал заседания Амьенской академии – старейшего научного общества Пикардии, основанного в 1750 году. Иногда он вместе с Онориной бывал в театре или посещал отель «Континенталь» – лучшее кафе города. Но это бывало редко: в пять часов для него начинался вечер, в восемь он уже спал.

размеренная, аскетическая жизнь – как не похожа она на жизнь кумиров его юности Гюго и Дюма! Скучная? Для любого другого, пожалуй, но не для Жюля Верна. Это были идеальные условия для творческой работы, а работа была для него жизнью. «У меня потребность работы, – сказал Жюль Верня де Амичису. – работа – это моя жизненная функция. Когда я не работаю, то не ощущаю в себе никакой жизни».

И, однако, именно это спокойное, незаметное существование породило ту бурю легенд, что бушевала с яростью половину столетия и чей отзвук не смолк до сего дня.

Кто он? Путешественник, домосед, коллективный псевдоним, старый морской волк или столичный шутник? Быть может, действительно он никогда не существовал?

Каждая легенда содержала какую-то долю правды, и это придавало ей жизненную силу. Сказочный ореол, окружавший Жюля Верна, придавал его тихому провинциальному существованию какую-то таинственную двойственность. Даже скромные жители Амьена начали сомневаться в реальности своего знаменитого соотечественника.

В мае 1875 года в дверь писателя постучал темноволосый смуглый незнакомец. Как и подобает в детективном рассказе, таинственный посетитель не назвал своего имени и лишь сообщил, что он «подданный одной иностранной державы».

Устремив свой тусклый взгляд, который не отражал света, в лицо Жюля Верна, странный гость сказал:

– Мсье, весь мир считает вас французом, но от меня бесполезно скрываться. Я знаю из надежных источников, кто вы такой.

– Говорите, – бесстрастно сказал хозяин.

– Вы – польский еврей, уроженец города Плоцка, близ Варшавы. Ваша настоящая фамилия Ольшевич – от русского слова ольха, что соответствует старофранцузскому Вернь или Верн. Ваше теперешнее имя только перевод. Около 1861 года, во время пребывания в Риме, вы отреклись от еврейской веры, чтобы жениться на богатой польской аристократке, принцессе… – последнее слово посетитель произнес вполголоса, приблизив свою голову к собеседнику. – Отречение состоялось в польской церкви Воскресения Христова, в Риме, вас исповедовал отец Семенко.

Посетитель на мгновение замолчал. Потом, словно прочитав на лице хозяина одному ему понятное выражение, торжествуя, закончил:

– Ваша свадьба с принцессой Крыжановской расстроилась. В это самое время французское правительство предложило вам превосходную должность в министерстве внутренних дел. И с тех пор, как Франция купила ваше перо, вы никогда не сознаётесь в вашем израелитском происхождении…

Самая нелепая из легенд получила наибольшее распространение. И несмотря на то, что после смерти писателя появились его подробные биографии, ничто не могло ее истребить. Наверное, читатель сам слышал эту романтическую басню, изустно просуществовавшую до наших дней…