Старая правда: нужно потерять, чтобы оценить потерянное. Два года близости с Люль меня избаловали. Новая разлука, не похожая на предыдущие, после которых мы встречались при тех же условиях и в той же обстановке, не позволяла мне чувствовать уверенность, как я ее чувствовал раньше. Прежние разлуки — время отдыха господина или хозяйки Люль на курортах — были для меня невеселыми, но это была слабость, потому что у меня не было повода думать, что я покинут моей подругой, и господин был всегда со мной. Теперь я не знал, когда увижу Люль, и был совсем один. Встречаться мне было не с кем и незачем. Чаще всего я лежал под портретом, вспоминал, делал то или иное предположение о своем будущем. Все было очень неясно. Ясно было лишь одно: кроме Люль, у меня нет и не может быть никого. Мне вскоре пришлось проверить прочность этой моей защиты.

Что произошло и почему все окончилось так скоро между хозяйкой Люль и моим господином, я не узнал никогда. Они вернулись не вместе: господин в августе, она — в ноябре. Они встречались изредка и потом, как добрые знакомые и как совершенно чужие. Много спустя господин говорил другу: «… было ее любопытство и моя излишняя доверчивость. Мы оказались разными во всем и не хотели измениться. Поэтому: она очень скоро устала быть со мной, а я — потерял интерес к таким… — он замолчал, подыскивая слово, — …ну, приключениям, если хочешь», — закончил он с пренебрежительной усмешкой. Эти слова были одними из немногих, объясняющих его возвращение.

Он вернулся ранним утром. Я был в саду и увидел его в калитке. Почувствовав, что он снова мой, я бросился к нему. Он был немного похудевшим, грустным и, по-старому, спокойным. «Ты прав, Джим, ничего другого у нас не может быть. Нам труднее, но стоит вынести все», — сказал он мне в те дни. Жизнь пошла, как прежде. Лишь Люль не было.

Тянулись мои пустые дни. Вернувшийся к первой подруге господин вернул мне нашу ночную тишину. В ней я готовился к встрече с Люль. День, который я ждал с нетерпением, наконец пришел.

Я был в отдаленной части парка. Ко мне подошел Рип: «Люль здесь. Иди!» Мы пошли с ним, и на широкой аллее вдали я увидел группу: Люль, Фоллет и с ними два или три незнакомых мне спутника, с которыми они оживленно разговаривали. Я подошел.

— Здравствуй! Давно тебя не видела! — сказала Люль и, отвернувшись, продолжала разговор. Я шел рядом с ней и чувствовал себя лишним. Все внимание Люль было подчеркнуто обращено к ее новым знакомым. Она дружески льнула к Фоллет и была вся другая, не похожая на ту, какой я ее привык видеть. В глазах, в редких встречах с моим взглядом мелькало чужое и вызывающее. Через несколько минут я стал прощаться. Люль холодно-удивленно проговорила:

— Так скоро? У тебя еще много свободного времени. Ну, как хочешь. Надеюсь, завтра увидимся?

Я простился, ушел. На другой аллее я встретил Мирзу и Рипа и провел с ними около часа. Мы выходили из парка вдвоем с Мирзой, Рип задержался и, догоняя нас, шел позади. Недалеко от ворот мы увидели Люль и остальных. Мне было тяжело, я смотрел в другую сторону.

— Каким взглядом проводила тебя Люль! — сказал догнавший нас Рип.

Ночью, когда я у ног господина не спал, конечно, я находился, как и весь тот день, — но не как когда-то — в тяжелом оцепенении, я задавал себе вопрос, на который не мог и не знал, что ответить: что же произошло, почему за пять минут разговора я успел убедиться, что Люль за пять месяцев разлуки изменилась настолько, чтобы так далеко уйти от меня. Фоллет, те спутники могли быть случайностью, но не случайностью было внимание Люль именно к ним и ее небрежность со мной. То самое, что раньше ее отталкивало, теперь привлекало. В моей подруге проснулось новое, она входила в другую роль, и, нужно сказать правду, входила мастерски. Ее успех был несомненным — Фоллет казалась ее ученицей, слабым и неталантливым подражанием.

Следующий день не принес ничего нового. Я встретил Люль в том же окружении и, как накануне, проведя с ней несколько минут, ушел домой. Дня два или три повторялось то же самое. Люль все больше отдалялась, мне становилось все тяжелее. Потом, около двух недель, я совсем не выходил в парк. Встретившаяся как-то Фоллет восторженно и лживо рассыпалась передо мною в рассказах об очень интересно проведенном времени. Была ничем не прикрытая насмешка, что вот наконец-то я, Джим, тот самый, который не хотел знать никого, кроме Люль, получил заслуженный урок, потому что Люль такая же, как все, и хочет быть, как многозначительно заметила мне в тот раз Фоллет, свободной.

Проходили недели, месяцы, я редко выходил, еще реже видел Люль, но любил ее я не меньше.

Рип говорил о взгляде, которым Люль меня проводила, но что было в этом взгляде, я не знаю. Едва ли ревность. Вероятно — недовольство, что я не захотел остаться около нее, когда она была в той компании. У Люль была настойчивость, умение желать, у меня — сопротивление и власть над своими желаниями. Люль знала, что я все тот же, она чувствовала это так же, как я ее отдаленность. Мы были правы оба, ни она, ни я лгать не хотели. Наши дороги расходились. Но около меня была возвратившаяся любовь господина, его жизнь как будто бы показывала мне мою будущую судьбу, и такие же, как у него, одиночество, память о первой подруге показались мне тогда лучшим выходом и единственной возможностью сохранить интерес к жизни и, может быть, вернуть отдалившуюся от меня Люль. Недавно ненужный в счастливые дни, занятый любовью к хозяйке Люль, снова необходимый в тишине и воспоминаниях, я сам теперь нуждался в господине, в его силе и умении любить. Боль, которую я тогда испытывал, была им побеждена. Я хотел у него научиться и теперь, мне кажется, научился любить.

В утро, начавшееся, как другие, я ждал, когда господин кончит работу. В те дни он, возвратясь к первой подруге и еще более оценив ее, работал с обновленным напряжением. Его снова словно зачаровала