будучи великим князем. Здесь с него снимают Андреевский орден, он должен снять на глазах у зубоскалящих и издевающихся солдат свой мундир, и прежде чем он успевает переодеться в штатское платье, разнузданная плебейская толпа отпускает немало шуточек по адресу лишенного знаков отличия императора. Вскоре после этого появляется Панин, чтобы переговорить обо всем необходимом.

Бывший царь опускается перед воспитателем своего сына на колени, пытается целовать его руки и плачет как дитя. Елизавета Воронцова тоже падает Панину в ноги и умоляет, чтобы ее оставили с ее возлюбленным. Этим выраженным ею желанием разделить участь несчастного Петра она искупает многие свои прежние вины и изобличает во лжи тех, кто утверждал, будто ее склонность к Петру объяснялась одним честолюбием. Но ее просьбу не исполняют.

'Петр просил меня оставить ему его метрессу, его собаку, его негра и его скрипку, – пишет Екатерина спустя несколько недель Понятовскому, – но для того чтобы избежать скандала и не увеличивать возбуждения его караула, я могла предоставить ему только три последние вещи'. Это довольно слабая мотивировка и вопрос, почему победоносная Екатерина оставила не исполненной скромную и вполне понятную просьбу ее несчастного супруга насчет его возлюбленной, – довольно щекотлив. Этот вопрос соприкасается в известной степени с мрачной проблемой о кровавом конце Петра.

К пяти часам дня карета со спущенными занавесками покидает дворец. Гренадеры в полном вооружении стоят на подножках, на запятках и на козлах. В карете сидит Петр, с ним четыре офицера. Один из них Алексей Орлов. Целью поездки является Ропша, маленькое поместье в окрестностях Петербурга, где Петру надлежит провести несколько дней, пока для него будут приготовлены надлежащие апартаменты в Шлиссельбурге.

– Он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отправляют спать, – сказал человек, которому Петр поклонялся как Богу – Фридрих Великий.

Цель похода на Петергоф достигнута, государственный переворот совершился. В первый раз за два исполненных волнений дня Екатерина может спокойно поесть. В ее частных покоях накрыт стол на три персоны: для нее, княгини Дашковой и Григория Орлова. Но эта трапеза героини дня с ее двумя ближайшими пособниками не отличается особым уютом. Дашкова настроена отвратительно. За несколько минут до появления государыни у нее был резкиq спор с Орловым. Она застала его растянувшимся во весь рост на диване и занятым просмотром кипы пакетов в которых племянница канцлера немедленно распознала документы государственной важности.

– Как вы могли осмелиться вскрыть эти бумаги – спросила она с возмущением. – Все эти документы должны оставаться запечатанными до тех пор, пока императрица не назначит лиц, которым будет поручено управление государственными делами.

Не поднимаясь с дивана и не прерывая своей деятельности, Орлов отвечает:

– Императрица просила меня вскрыть эти письма.

Дашкова упорно продолжает возмущаться и в этот момент входит Екатерина. Ей и в голову не приходит возмущаться поведением Орлова или его неподходящей позой. Она просто распоряжается придвинуть столик с тремя приборами к дивану, чтобы молодой поручик мог продолжать лежать. Эта необычайная внимательность по отношению к Орлову мотивируется тем, что он повредил себе ногу.

'В это мгновение, – пишет Дашкова в своих мемуарах, – я пришла к тому несказанно мучительному и унизительному заключению, что между ними обоими существует связь'.

Это звучит ужасно наивно, почти комично и по существу фальшиво. Горькое разочарование княгини вызвано вовсе не обнаружившейся человеческой слабостью ее обожаемой подруги, не постижением того, что этот грубый необразованный увалень является возлюбленным Екатерины, а мыслью о том, что Орлов в качестве любовника Екатерины очевидно играл во всем перевороте совершенно иную и гораздо более важную роль, чем это ей представлялось. Еще вчера она была счастливейшей в России женщиной, потому что думала, что именно ей в первую очередь обязана Россия своим новым монархом, теперь она первая, кто разочаровался в нем.

Екатерина это отлично чувствует. Она делает все что только может, чтобы привести Дашкову в хорошее настроение, говорит ей самые льстивые и благородные слова' но вместе с тем озабочена, как бы не испортилось настроение ее требовательного возлюбленного, а сама, кроме того, нервничает и морально подавлена теми жестокими мерами, которые ей пришлось применить к Петру. Петр плакал, когда к нему вошел Панин, целовал ему руки! Это некрасиво, недостойно мужчины – но это вместе с тем потрясает и невероятно гнетет ее душу.

Всего этого, однако, нельзя обнаружить, надо быть веселой и счастливой и сделать своих обоих сотрапезников возможно более счастливыми, так как она многим им обязана. Екатерина ощущает, что, в сущности, уже перешагнула через зенит своей жизни. Вчера, когда она скакала во главе ликующих войск в венке из дубовых листьев, был кульминационный пункт. Сегодня император свержен, враг пойман, она властвует над миллионами мужчин; решающий, все изменяющий шаг от мечты к ее осуществлению теперь сделан. Грезы, планы, несказанная напряженность подъема, молодость – все это уже позади. Перед нею бесконечно трудная задача исполнения всех обещаний.

'Самый незначительный гвардеец говорит себе при взгляде на меня: это дело моих рук', – пишет Екатерина несколько дней спустя Понятовскому.

Ее въезд в Петербург 30 июня (после того, как ей пришлось снова провести почти всю ночь в седле) был грандиозен. Было воскресенье, весь город на ногах и готовился к ее приему, все наряжены по- праздничному и держали в руках дубовые ветки, все полки маршировали с музыкой по улицам и со всех церквей несся торжественный колокольный звон. После невероятных тягот последних двух дней солдат в изобилии угостили водкой, они несли ее домой в киверах и манерках, и вечером весь город был поголовно пьян.

Около одиннадцати часов вечера, когда Екатерина только что улеглась спать, ее разбудил поручит Пассек, потому что измайловцы подошли к дворцу и настоятельно требовали, чтобы императрица еще раз показалась: какой-то пьяный гусар болтал о тридцати тысячах пруссаков, которые якобы наступают с целью свергнуть Екатерину, и измайловцы захотели во что бы то ни стало, с тупым упрямством пьяных людей, увидеть свою 'матушку', и ни Пассеку, ни Орлову не удалось их урезонить. Екатерине пришлось опять одеться, чтобы заверить их, что она чувствует себя превосходно.

– А в будущем прошу вас слушаться ваших офицеров!

Солдаты просят прощения, их-де так напугали.

– Мы все готовы за тебя головы сложить, матушка!

– Ладно, спасибо вам, а теперь ступайте спать и дайте спать мне!

Этот эпизод также не лишен симптоматического значения. Требование любви и воодушевления вызывает обратное требование проявления тех же чувств, и императрица, пожелавшая опереться на народную волю для достижения власти, рискует теперь стать рабыней народа. Взаимное опьянение двух последних дней смело границы, сделало Екатерину как бы возлюбленной всего народа. Для того чтобы иметь возможность управлять этим народом, ей необходимо заставить его забыть, что она обязана ему своей властью. За воскресеньем должен последовать понедельник, за днями празднеств – дни работы, требовательная любовь должна смениться уважением.

В понедельник все питейные заведения города закрываются полицией, а некоторые из них подвергаются нападению и разгрому фанатично настроенной толпы. Приходится подвергнуть аресту нескольких особенно разбушевавшихся патриотов.

Екатерина щедро награждает всех, кто ей помог, и на протяжении трех дней знаки отличия, ордена и денежные подарки сыпятся как из рога изобилия, но все же в результате число считающих себя обойденными не уступает числу награжденных. Каждый приписывает себе львиную долю успеха, считает полученную награду недостаточной, как бы велика она ни была. На четвертый день после ее воцарения к Екатерине является старик Бецкий, которому накануне за его услуги – он по поручению Орловых раздавал деньги солдатам – пожалованы были орден Александра Невского и три тысячи рублей. Он падает перед императрицей на колени и умоляет ее заявить в присутствии свидетелей, кому она была обязана престолом.

– Господу и воле народа, – отвечает Екатерина.

Тогда Бецкий срывает с шеи пожалованный ему орден и со слезами в голосе восклицает:

– Я несчастнейший из смертных, потому что моя государыня не признает моих заслуг. Я не желаю