чего плохого 'писаки'!): 'Господи, помоги всем коснувшимся или прислушивающимся к невыносимому стону русских мучеников – быть стойкими, как они…' Не говоря уже о том, что ни на одном языке нельзя себе представить такой грамматической 'приблизительности' (если 'коснувшимся' – то стона , а не 'к стону', и т.д.), все в этой фразе 'шокирует': 'невыносимый стон мучеников', 'касание его', это 'журнальное' обращение к Господу и т.д. Но главное – это безостановочно нажатая педаль, сплошная 'лирика'. 'Тысячелетие крещения на Руси (?) должно же значить (?), что не напрасно (?) святой апостол Андрей Первозванный водрузил на киевских горах крест – символ будущего воскресения (?)'. 'Еще немного осталось, совсем немного (?), когда во всеуслышанье и по слову праведника – преп. Серафима Саровского – запоют на Руси Пасху – Христос воскресе!'

Все это было бы недостойной придиркой к человеку, к людям, у которых – и я пишу это вполне искренне – недостоин развязать ремней обуви, если бы не глубокое убеждение, что слова, слово – не только бесконечно важны, но и являют глубокую, прикровенную сущность . Вот такими, приблизительно, 'громогласными' словами всегда говорили и говорят, например, карловчане, и именно в них, в этих словах, раскрывается, как это ни странно, их ложь . 'Мы – с Церковью мучеников' и т.д. В них уже – осуждение всех других, которые 'не с мучениками'. В них гордыня избранничества, особого пути, максимализма и т.д.

Как только молчавшая столько десятилетий Россия начинает говорить, она захлебывается в декламации. И это – и о.Дудко с о.Глебом [Якуниным], и диссиденты (в том же номере длинная статья какого-то новоприбывшего о журнале 'Гнозис': '…рассказ… 'Приход' открывает неизведанные области

психологической несовместимости душевных пространств, заставляя задуматься над нашей тайной, раскрывая (приоткрывая) нам самих себя в период, когда мы находимся как бы во 'взвешенном' состоянии…'), и 'талантливая литературная молодежь в поисках своего творческого поля' (из той же статьи).

Но декламация – и в том-то и все дело – всегда плохой признак, дурной симптом. Она всегда прикрывает, 'заговаривает' отсутствие чего-то: подлинной глубины, подлинного опыта. Вспоминаются слова Лермонтова в 'Герое нашего времени': '…не русская это храбрость…' Самая же опасная из всех 'декламаций' – религиозная. А потому и проверка языка должна была бы стоять на первом месте. Увы, даже и это звучит 'декламацией'…

Суббота, 23 февраля 1980

Первая субботняя Литургия, с детства как-то особенно любимая. И уже такое чувство весны в сыром, мягком воздухе, в черных, оттаивающих от вчерашнего снега стволах.

Вчера вечером по телевидению – зимняя Олимпиада в Lake Placid. Американская победа над непобедимой русской командой hockey1 . Невероятный восторг во всей Америке. Следили с Л. с замирающими сердцами. Меня всегда восхищает эта победа человека над 'плотью'. Спорт – это последняя реальность homo ludens2 . Как и в 1976 году, это ежевечернее любование конькобежцами, лыжниками и т.д. По-настоящему очищает . И еще более страшными, низкими кажутся все время вкрапливаемые в фильм рекламы.

Воскресенье, 24 февраля 1980

Один дома. Л. уехала на три дня, по делам школы, в Колорадо. За окнами уже почти совсем весенний день, и из-за этой мягкости, сырости, робкого солнца – одолевает лень, между тем как на столе несусветная куча начатых и всегда спешных работ…

Сегодня утром разговор с Л. о наших – 'респективных'3 – школах. При всем различии между ними и в одной, и в другой – всегдашнее напряжение , дела, заседания, проекты, так что все сталкиваются, спешат, не успевают – и профессора, и студенты. Это – Америка. Вспоминаю мой [французский лицей] Lyceйe Carnot. В нем царила всегда какая-то непобедимая неподвижность, рутина, отсутствовал всякий 'активизм'. Было ли это плохо в сравнении с американской школой, всегда расплавленной, с постоянными events и projects4 , с беспрерывными обсуждениями, совещаниями, с навязчивым общением? В том, что касается меня, то я совсем в этом не уверен. Если целью и единственным назначением школы считать ученье, образование , то мой лицей это делал очень хорошо и, главное, без всякой лишней суеты. Не было этой постоянной 'проблематики' – как 'подходить к детям', к 'молодежи'. Школа не претендовала

1 хоккейной (англ.).

2 человека играющего (лат.).

3 Respective (англ.) – соответственный.

4 событиями и проектами (англ.).

513

быть 'всем' и не волновалась, главное, доволен ли я, счастлив ли и т.д. Не вторгалась в мою личную жизнь, не звала меня никуда, не выдавала себя за жизнь . Да, в ней царила, несомненно, некая доброкачественная скука, казенщина, равнодушие. Но вот главное – она делала свое дело и требовала от меня, чтобы я делал свое. В семинарии, да и в Spence все время какие-то драмы, проблемы, словно все время нажата педаль. Все всё время болезненно 'отнесены' друг к другу, все всё время заняты всем. И ученики 'с жиру бесятся' и придают себе, каждому своему настроению невероятное значение. Хотел бы я увидеть себя приходящим к Mr. Jarno обсудить мой 'potential'1 и мои 'frustrations'2 … А теперь я вспоминаю и эту скуку, и тусклые классы, желтые стены, не залепленные, как здесь, promising3 мазней учеников, и этот холодок, а вместе с тем признание за каждым его жизни, вспоминаю все это с благодарностью. Все было серьезно, без болтовни и без риторики, без того инфантилизма, которым пронизана любая американская школа. 'Это похоже на тюрьму'. Нет, это похоже на школу, в которой никто не обсуждает 'проблемы' – нужно ли учить Корнеля и Расина, историю и географию… Здесь я ставлю пятерку с минусом, и студент приходит 'to find out'4 , в чем дело. Там, получив за сочинение какие-нибудь 13% из 20, мы испытывали гордость, знали, что 'недаром'.

Но, может быть, все это мое чувство. Может быть, другим не было так хорошо в этом 'холодке', в этой скуке, не мешавшей быть занятым своей 'мечтой', сохранявшей неприкосновенной внутреннюю жизнь, не навязывавшей мне совершенно ненужных волнений. Зато сколько маленьких и, однако, на всю жизнь запомнившихся праздников, минут блаженства, каждый день ! Выйти из лицея в четыре часа дня – будь то осенью, зимой или весной, будь то в дождливый парижский день или на весеннее солнце, идти по rue Legendre домой, в уличной суматохе, глядеть на все те же парижские крыши, всем существом ощущать свободу, молодость, буквально 'отдаваться'' им… Какое это было блаженное и счастливое время. И у меня чувство, что этого блаженства просто как-то не способна испытывать современная молодежь, и не способна потому как раз, что не знала она с детского сада рутины, формы, ритма, не знала никакого 'закала'…

Только что смотрел по телевизии награждение победителей hockey, американцев, медалями. Неописуемый восторг толпы – словно победили в мировой войне… Американский гимн поет вся толпа… Простые, 'жалкие' лица русских: их никто никогда еще не побеждал…

Вторник, 26 февраля 1980

Понедельник и вторник – два моих 'семинарских' дня, переполненных до отказа. Сквозь них нужно, так сказать, пройти 'сжав зубы'. Одно утешение – лекции, где могу говорить не только даже о главном , а об 'едином на потребу'.

1 'потенциал' (англ.).

2 фрустрации, разочарования (ami.).

3 подающей надежды (англ.).

4 'выяснять' (англ.).

514

Пятница, 29 февраля 1980

Я чувствую иногда (сегодня, например) страшную душевную усталость. И я хотел бы разобраться в ней, потому что усталость эта так очевидно связана с 'церковью', с 'религией'. Что это – то уныние, та духовная опустошенность, которая связана с недостатком (точнее – почти полным отсутствием) молитвы, с ленью, с