никакого аргумента, кроме 'послушания', и притом слепого.

Кончил, позавчера, и отослал в Париж статью – ответ о Солженицыне. И, как всегда, сомнения, нужно ли было это, и то ли это, что нужно, и так ли, как нужно…

'Тихое и безмолвное житие' – это вершина ума, мудрости, радости и, я бы сказал (не знаю, как сказать лучше), – 'интересности'. Смирение – это не та пришибленность плюс ханжество, чем она стала в церковном 'стиле', это царская и царственная добродетель, ибо подлинное смирение – именно от мудрости, от знания, от прикосновения к 'жизни преизбыточествующей'… Я все чаще думаю, что не ученые и елейные книги об 'аскетическом богословии' нужны сейчас миру, а некий смиренный, божественный юмор . Если бы мир расхохотался на отовсюду лезущее бородатое лицо Хомейни и на толпу 'студентов', вот уже год, потрясая кулаками, вопящих лозунги; если бы понял, до чего глупы и смешны слова 'народ', 'революция', 'история' и т.д., то… Я не знаю, что было бы, но этот смех – и это я знаю – был бы умнее и, по всей вероятности, продуктивнее, чем умопомрачительные в своей серьезности разборы каждого

496

слова, 'изреченного' Миттераном и ему подобными… Специфические области глупости : 'политика', 'религия', 'проблематика воспитания', 'социология', 'психология'. Это компресс глупости на человечестве.

Понедельник, 31 декабря 1979

Последний день года, промчавшегося, кажется, еще скорее, чем предыдущие. Три дня в Нью-Йорке за чтением студенческих сочинений. В субботу и вчера заходили в Metropolitan Museum. Радость от соприкосновения с искусством – другой 'воздух'. Праздничная толпа повсюду… А в мире все то же: иранское безумие, советские войска в Афганистане, растерянность здесь, в Америке… Сегодня Сережа 'въезжает' в Россию. Как-то все это будет?

Солнечные, сравнительно теплые дни. Еще один год! Жизнь уже не бежит, а убегает… 'Душа моя, восстани, что спиши?'

Вторник, 1 января 1980

Ночная обедня. Потом 'разговены' у Лазоров, с Дриллоками и Хопко. А утром то самое странное чувство, которое испытываешь в праздничные дни. Чувство пустоты, какого-то а quoi bon?1

Среда, 2 января 1980

Все утро в семинарии, в мелочах – до головной боли… Вчера весь день с детьми, Ваней, Машей, Виноградовыми. Прогулка вокруг озера. Солнце на стволах старых деревьев, на воде – и сразу же радость, знакомое 'tout est ailleurs'.

События в мире: занятие Советами Афганистана, все тот же Иран. Почти детское любопытство: как все это кончится? Звонили из [агентства новостей] Associated Press: Сережа в Москве, дали номер телефона, но дозвониться до него оказалось невозможным.

Пробежал прошлую тетрадь этих записок. Все вариации на одну и ту же тему, те же жалобы и те же 'утешения'. Ни в чем, ни в одном из моих 'занятий' я не чувствую себя до конца 'дома'. Странное состояние: вечно ждать, чтобы что-то наконец кончилось : заседание, разговор, встреча. Все 'не то'. Что это прежде всего от слабости, лени, нелюбви и т.д., я отлично знаю. И все же, думаю, надеюсь, – не только …

Вторник, 8 января 1980

Живем от новостей до новостей, до такой степени сильно ощущение кризиса. Несколько источников возмущения, но главное – бесконечного удивления: – подлость или глупость этого ужасного аятоллы, ни словом не обмолвившегося до сих пор о советском захвате Афганистана;

1 зачем (фр.).

497

– подлость (но, увы, не глупость) кандидатов в президенты (Кеннеди, Рейгана и др. республиканцев), осуждающих Картера за то, что он наложил эмбарго на зерно, продаваемое России ('от этого пострадают американские фермеры');

– подлость и глупость Франции, хотящей остаться 'верной детанту'. Политика не может быть 'моральной' (старая истина, но – все-таки -

почему?). Но в данном случае аморализм к тому же и глуп… Одно утешение – интервью по телевизору с простыми людьми, с 'улицей'. Они неизмеримо и умнее, и моральнее 'политиканов'.

Статья старика Конгара об осуждении Римом Ганса Кюнга. Но до какой степени эта история ребром ставит вопрос о богословии как 'науке'! На днях я заметил Н. по этому поводу: 'Вот до чего доводит научность'. Н. сердито: 'Это – не наука!' Но тогда что же наука ? Ведь Кюнга весь мир, в том числе и Конгар, прославляет как раз за 'научность'. Нет, это именно 'наука', и казус Кюнга как дважды два четыре доказывает, что в том-то и слабость 'науки', возведенной в абсолют, что ею можно доказать все что угодно. Маркс – наука, Фрейд – наука, и Кюнг – в ту же меру – наука. В какую мелкотравчатую эпоху мы живем. Никакого намека на величие … Думал об этом, читая, вернее – пробегая, новый номер нашего 'Quarterly'1 . Неужели это то, что в виде 'Православия' предлагаем мы людям? Рекорд: статья какого-то Simmons'a о Православии в Австралии в XIX веке, доказывающая (научно), что Православия в Австралии в XIX веке – не было!

Крещенские службы, их космическое вдохновение… Как все это далеко не только от 'внешних', но и от самих христиан… И как понятно, что та 'полнота времени', в которую пришел Христос, – до мира газет, интеллектуалов и 'науки'.

Я не верю ни в какое 'возрождение ислама', о котором так много и глубокомысленно болтают все. Ислам – невозможен в мире пулеметов и кинематографа. Всюду и везде борьба 'своего' против 'чужого'. А пулеметы – те же.

Я говорил выше – подлость, глупость. Еще сильнее – какая-то просто невообразимая слепота.

Парадоксы: итальянская коммунистическая партия осуждает большевиков за Афганистан, а французское правительство требует 'времени', ибо ему 'еще не ясны' мотивы Москвы… И все это пишется, говорится, читается mine de rien. Чувство омерзения. Но вот каждое утро жадно бросаешься на 'Таймс', а вечером – к телевизору, чтобы в это омерзение погрузиться. 'Чем связаны мы все? Взаимностью непониманья' (Г.Иванов).

Среда, 9 января 1980

В связи с шумихой вокруг Кюнга думал о методе, в сущности отсутствующем у православного богословия. Запад, говоря упрощенно, отождествил богословие с 'наукой', то есть прежде всего с определенным методом. Этот метод не мог не привести к современному кризису (как раньше – к кризису 'модернизма' и т.д.). Кризис заложен в самой его природе. Спасало от него

1 St .Vladimir's Theological Quarterly – ежеквартальный журнал Св.-Владимирской семинарии.

498

только искусственное, априорное подчинение богословия авторитету , то есть именно некоему 'априори'. С той минуты, что богословие 'научно' занялось самим этим авторитетом, то есть фактически отвергло 'априори', кризис стал неминуемым. Кюнг – вполне справедливо со своей 'научной' точки зрения – утверждает, что наука не может не быть свободной, то есть беспредпосылоч-ной, иначе ее просто нет. Рим в ответ твердит, что богословие хотя и наука, но подчинено 'авторитету' Церкви. Это разговор глухих. В лице теперешнего Папы, с одной стороны, Кюнга – с другой, два этих утверждения нашли себе достаточно 'целостных' и убежденных защитников. Но ни тот, ни другой не понимают, что оба они не правы, и не правы по существу, что сама эта схема – наука и авторитет – и есть западный тупик, только преодолев который можно серьезно 'диалогировать'… Папа прав потому, что сведенное к науке богословие перестает быть богословием, изложением веры Церкви, оно распадается на всевозможные догадки, теории и т.д. и, главное, что бы оно ни говорило об объективности, все равно подчиняет себя изнутри тому или иному авторитету (предпосылкам, методу). Не прав Папа глубже: в том, что верит в возможность формально послушного богословия, то есть в саму дихотомию науки и авторитета. Это знает Кюнг, и в этом его формальная правда. Не прав он лишь в том, что называет свою науку богословием, которое, по сути своей, неотрываемо от Церкви. Но он давно уже пришел к выводу (научно не оригинальному), что никакой Церкви