жизни'.

Кончил Berger'a 'The Heretical Imperative'1 . Тоже требует раздумья. Особенно его утверждение, что для христианского богословия тема сейчас – не встреча христианства с modernity2 , а встреча с другими религиозными установками, и в первую очередь с Индией, с религией не встречи с Богом как Другим к Личным, а как 'глубиной внутреннего'… Не знаю. Надо подумать. Подумать, прежде всего, над тем, что значит, что может означать такая встреча.

Понедельник, 13 августа 1979

В Крествуде, куда приехал (выехав из Лабель в четыре часа утра) на… похороны Флоровского! Сегодня вечером, в Трентоне (Нью-Джерси). Без года двадцать пять лет прошло с нашего разрыва в 1955 году. С тех пор видел его – именно и только видел – раза три, не больше. В последний раз в прошлом году на сорокалетнем юбилее семинарии: мы молча, 'по-поповски', то есть 'в плечико', – облобызались… В какой- то из его юбилеев – семидесятипятилетие в 1968 году? – писал ему, призывая все забыть dans la douce pitie de Dieu3 . Ответа не получил. По слухам, он остался 'непримирим' до конца. Правя сегодня, сквозь ночь и туман, из Лабель на аэродром, пытался восстановить в памяти всю эту трагедию. Но бросил. Знаю только, что сыграл он в моей жизни большую – и положительную, и отрицательную – роль. Но это все 'частное' и 'личное'. А о месте его в истории Православия говорить и писать еще рано…

В тот же день, в субботу, узнал о смерти В.В.Вейдле. Теперь, значит, нет у меня в мире этом ни одного из учивших меня. И, как я писал вчера Никите, наше поколение, по слову Тютчева, 'на роковой стоит очереди…'4.

Изумительное лето. Две недели с Андреем. Потом – три недели пребывания в Лабель Сережи с семьей: это была огромная радость…

Работал: сначала над смертью ('The Celebration of Death'5 ), потом – над переводом моего 'Great Lent'6 (все равно плохо, не то, не мой русский язык, но, слава Богу, кончил, а то висело на совести). Потом статью о Движении – 'На перепутье', которой доволен. А в эти последние дни засел наконец снова за 'Литургию'… Каждый день прогулки – со все большей, почти болезненной радостью о полях, небе, лесах, о Божьем мире… И почти все время – солнце, тепло.

Чтение 'И возвращается ветер…' В.Буковского. Книга, очень мне понравившаяся. Мужество в чистом виде, без самолюбования и самовосхваления.

Альбер Камю, огромнейшая биография Лотмана. Скорее разочарование. В поверхностности всего этого французского блеска. Альбер Камю не выхо-

1 Бергера 'Еретический императив' (ачгт.}.

2 современностью (англ.).

3 в кротком Божием сострадании (фр.).

4 Из стихотворения 'Брат, столько лет сопутствовавший мне…': 'Передового нет, и я, как есть, / На роковой стою очереди'.

5 'Торжество смерти' (англ.).

6 'Великого Поста' (англ.).

466

дит в этой биографии 'великим человеком', хотя именно таким хотел бы его представить автор.

Заметил: когда работаю ('творю'!), то не только меньше читаю, но как-то не хочется читать 'серьезное'. Может быть, чтобы не помешать внутри, подспудно идущей работе мысли, 'созерцания'…

Все тот же интерес к феномену Хомейни в Иране, а также и к 'падению' Картера, точнее – его неслыханному 'провалу'. Соединяю два этих имени, потому что и тут и там замешана 'религия'. И тут и там она – один из главных факторов 'провала', распада, трагического…

Понедельник, 27 августа 1979

Крествуд. Вчера вечером приехали с Л. из Вермонта, где провели сутки у Солженицыных. Литургия: все (то есть пятеро Солженицыных, теща и А.Гинзбург) причащаются. А.И. больше чем когда-либо – отсутствующий, хотя и ласковый. Весь в своих 'узлах' – с одной стороны: заканчивает сразу первую редакцию трех (!) 'Мартов'. А с другой стороны – все время: 'наше направление', 'наши люди'… Насколько я могу понять, враги – это все те, кто сомневается в стихийном 'возрождении' России. Солженицыну нужна 'партия' ленинского типа. Поразительно упрощенные осуждения все того же злосчастного Запада.

В субботу вечером дети, то есть три мальчика, устраивают 'показной вечер': читают стихи (Пушкин, Блок, Цветаева), Игнат играет на рояле. Никакого кривляния…

Последняя запись была о похоронах Флоровского. Грустные похороны. Десять довольно-таки случайных священников. Без хора. Беспорядочная служба… Отец И.Туркевич говорил в начале, я – перед 'Вечной памятью'. Среди молящихся – несколько 'верных', а также – Бродский (?).

В Лабель – в эти последние десять дней – писал статью-некролог о В.В. Вейдле. Читал письма – удивительные – Фланнери О'Коннор. А также роман А. Битова 'Пушкинский дом' – непонятный, с претензией…

Вторник, 28 августа 1979. Успение

Первое погружение, вчера, в семинарию. В который раз! Все на месте, все привычно, все свое. Но именно привычка эта и пугает. Знаю, что ничто так не съедает – незаметно, но стопроцентно – времени, как она…

Забыл отметить: длинные разговоры в Вермонте с А.Гинзбургом. Хороший человек, герой и т.д. Все это ясно. Но в который раз поражает это абсолютное, подчеркиваю – абсолютное отсутствие интереса к нам, к нашей жизни. Эта абсолютная закованность в себе.

Известие вчера – о назначении Сережи в Москву.

Четверг, 30 августа 1979

Сегодня ночью – сон об о.Г.Флоровском. Со мной он добр, почти нежен. Я говорю ему: 'Отец Г., несколько лет тому назад я написал Вам письмо, ведь Вы получили его?' Он закрывает глаза и говорит: 'Да, получил'.

467

Вторник, 4 сентября 1979

С четверга по субботу на океане. Блаженное погружение в некий солнечный праздник.

Labor Day1 дома, уборка стола, книг. На прошлой неделе проделал то же самое в своем кабинете в семинарии. Удовольствие, как после бани. Сколько писем, документов, еще два года тому назад бывших 'важными на час', – и вот их нет, как нет и того, о чем они. Что остается от жизни? Так мало. Вот недавно думал о том – с удивлением, почти ужасом, что три года ходил в Париже в лицей и не могу вспомнить ни одного ухода из дома, ни одного утра: как вставал, как это было, как происходило каждый день. Как будто этого, этих трех лет просто не было… А люди пишут историю, восстанавливают тысячелетнее прошлое!

На прошлой неделе два интервью: в 'Nouvel Observateur' – с покойным Морисом Клавелем, а в 'L'Express' – с Мирча Элиаде. Этот последний все время, и с вдохновением, говорит о sacrй2 , о 'священном', о 'космическом времени', 'священной истории' и т.д. Но ни разу, кажется, не произносит слова 'Бог'. Клавель же, со своей стороны, с яростью отбрасывает, как дьявольское наваждение, spiritualitй sans Dieu3 в которой видит новую и страшную подмену веры… Действительно, 'оптимизм' Элиаде как будто подтверждается. Нас захватывает, захлестывает эта мутная волна 'спиритуализма', самой высшей, а потому и самой страшной формы гордыни.

Чтение все эти дни писем Фланнери О'Коннор, удивительных по трезвости, глубине, отсутствию всяческих 'подделок'.

В Доминиканской Республике ураган Давид снес церковь, в которой искали убежище четыреста человек. Все погибли. Какой страшный символ. Ужас этой гибели в церкви. 'Если не покаетесь, все так же погибнете…'4.

Рассказы Тома [Хопко] о поездке в Европу. О Taizй5 . Тысячи юношей и девушек. О съезде Синдесмоса6 в Монжероне, о Bussy7 и т.д. Впечатление, что Церковь и христианство как-то суетятся, но без руля и без ветрил. Все обсуждают да