Литургия Великого четверга. Опять скажу: не Страстная возвращается, мы возвращаемся в нее, прикасаемся, приобщаемся… А 'там' все это уже вечность. И как милость и благодать – ослепительные дни…

Парижский 'Bulletin de la Crypte' (rue Daru). Почему меня всегда так не то что раздражает, а 'разочаровывает' чтение чисто религиозных журналов? Может быть, из-за отсутствия в них мира . Это благочестивый разговор благочестивых людей о собственном благочестии. В Евангелии нет 'благочестия', оно все обращено к миру, к людям, оно есть весть , призыв к новой жизни , а не к благочестию, понимаемому как 'духовная жизнь'. Не знаю, трудно выразить, звучит не 'так', но всегда с той же неловкостью читаю все эти журналы о 'духовности'… Удобнее молчание.

Среда, 2 мая 1979

Пасха – радостная и светлая, как, кажется, никогда…

Затем – вечером в день Пасхи – отъезд в Париж. Трехчасовая прогулка по Люксембургу. Затем четыре часа в поезде, в почти пустом вагоне. 'Одиночество и свобода' после напряжения и алтарной суеты Страстной.

[Вокзал] Gare de 1'Est. Андрей. Всегда столь же острая радость встречи с ним.

Шесть дней Парижа. Шесть дней дождя, промозглости. Каждый день посещение мамы. И почти все остальное время – напряженное, мучительное искание путей к примирению в буквально распавшемся и ненавистью живущем мире Движения. Чередования уныния и надежды… В Фомино воскресенье – французская служба и проповедь [в соборе] на rue Daru.

Четверг, 3 мая 1979

Очередной, ежегодный, давно уже привычный 'кризис' в семинарии. Всегда тот же вопрос: почему, откуда эта напряженность, эти бурлящие страсти, эти дикие расхождения – там, где религия ! Как если бы 'профессиональная' религиозность создавала иммунитет против ее же основных требований, выражений: любовь, милосердие, терпение и т.д. Достаточно поступить в семинарию, чтобы тлеющие, 'естественные' страсти вспыхнули ярким пламенем, точно в них влили горючего…

1 Лк.24:29.

460

Книги – 'Отчаяние' Набокова, 'Le temps des ruptures' Jean Daniel1 и теперь – 'Le testament de Dieu' B.H. Levy2.

У Набокова запомнить о сне – в конце коридора – пустая и пустотой своей страшная комната.

Чтение в Париже 'Синтаксиса', журнальчика Синявских.

Вашингтон. Четверг, 10 мая 1979

Полтора дня в Оклахоме с антиохийскими священниками. Сырая жара с сильнейшим теплым, ужасно беспокойным и неприятным ветром. Целодневные дебаты, разговоры, 'экклезиастика'. Сегодня с утра в Вашингтоне на симпозиуме, посвященном византийской Литургии. Мне уже давно оскомину набил 'византинизм', наука для снобов и неудачников. То, что я слышал пока, подтверждает это мнение.

Летя в понедельник днем из Хартфорда (Коннектикут) (где мы хоронили бедного Кюнета) в Оклахому, прочел целиком 'Подвиг', один из ранних романов Набокова, читанный мною очень давно. То же впечатление – самый 'человечный' из его романов, еще не съеденный изнутри мертвящей иронией, как 'Отчаяние'.

Зато – вдохновляющее чтение B.H. Levy 'Le testament de Dieu'. Чувство, что вот что-то очищается , возносится над путаницей и мелочностью жизни. Леви с каким-то радостным – уже религиозным – вдохновением славословит еврейский монотеизм. Это далеко еще от христианства, но это уже Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не 'гегельянство'. Через всю книгу звучит 'заповедей Твоих взысках…'.

Набокова читаю, словно у меня какие-то личные счеты с ним. Может быть, в том смысле, что я всегда читал его с наслаждением как бы физиологического свойства. Бесконечно 'вкусно'. Но чтение это почти как соучастие в каком-то нехорошем деле, и отсюда потребность 'катарсиса', выяснения, что же тут 'нехорошо'. По отношению к другим писателям у меня никогда этого чувства не было (русским). Набоков всегда упирается в пустоту. 'Отчаяние': это отчаяние творца, убедившегося, что все его творчество было заранее, неизбежно, очевидно для всех – кроме него – провалом (но сколько усилий, сколько деталей, чтобы убить этого Феликса, совершить 'совершенное преступление'!). Почему уходит в Россию Мартын? Только для того, чтобы что-то доказать себе , навязать себе подвиг, абсолютно бессмысленный и ненужный.

Пятница, 11 мая 1979

Продолжающаяся жара. Читал сегодня свой доклад ('Symbols and Symbolism in the Byzantine Liturgy'). Вышло что-то вроде спора, оживившего ужасную – для меня – скуку такого рода симпозиумов. Подавляющее большинство -

1 'Время разрывов' Жана Даниэля (фр.).

2 'Завещание Бога' Б.-А Леви (фр.).

'искусствоведы' византийского извода. Они могут рассуждать часами об иконах, и завесах, и храмах, и нартексах, так никогда и не заинтересовавшись тем одним, что могло бы всему этому придать хоть какой-то интерес. Но все это происходит в необычайно 'шикарном' Dumbarton Oaks, с хорошими обедами и коктейлями, и потому терпимо.

Разговоры о 'символах'. Я, пожалуй, не знаю более 'беспредметных' разговоров… На последней глубине своей они подмена 'жизни с избытком'1.

Понедельник, 14 мая 1979

Последняя неделя, которую начинаю почти с испугом перед этим необходимым, но почти что невозможным усилием. Вчера – крещение маленькой Сони Куломзиной, чудная служба – особенно после недели отсутствия. Затем – все Хопки у нас (Mother's Day!2). Жара, мокрота. Читал переписку Набокова с Е. Wilson'oм. Все то же 'любопытство' к Набокову, к его 'случаю'.

По мере отдаления симпозиума растет и мое удивление, как можно всем 'этим' заниматься и в чем смысл этих занятий, вот такой вот 'византологии'. Какое падение 'знания' и приобщения к нему. И, главное, этот все разъедающий 'историзм', дающий историку иллюзию, что он все знает и понимает…

Среда, 16 мая 1979

Переписка Набокова с Эдмундом Вильсоном (изданная С.Карлинским). В сущности – неинтересная, поверхностная. Одержимость 'литературой', но как-то 'безотносительно'. Mutatis mutandis к Набокову приложимо брюсовское: '…все в жизни есть средство для ярко-певучих стихов…'3 , для 'сочетания слов'4.

Чтение эти дни бесчисленных сочинений и диссертаций. Думал о своем 'влиянии', которое все-таки есть, так или иначе отражается почти во всех этих сочинениях и относится не столько к 'идеям', сколько к некоему 'переживанию', ощущению Церкви.

Пятница, 18 мая 1979

Добрый человек. Добродетельный человек. Между ними – огромная разница. Добрый человек тем и добр, что он 'принимает' людей какими они есть, 'покрывает' своей добротой. Доброта – прекрасна, самое прекрасное на земле. Добродетельные люди – активисты, одержимые стремлением навязывать людям принципы и 'добро' и так легко осуждающие, громящие, ненавидящие. Тургенев, Чехов – добрые люди, Толстой – добродетельный человек. В мире – много добродетели и так мало добра.

1 Ин.10:10.

2 День матери (англ.).

3 Из стихотворения В. Брюсова 'Поэту' ('Ты должен быть гордым, как знамя…'). Правильно: 'Быть может, все в жизни лишь средство / Для ярко-певучих стихов'.

4 Там же.

462

Продолжаю, заканчиваю переписку Набоков – Вильсон. 'Шаманство' как определение литературы Набоковым.

Пишу это во время чудовищной суеты: Аня и Наташа Лазор готовят ужин для оканчивающих студентов: