нашего времени, в том числе и 'антибольшевиков', пронизана подсознательным убеждением, что диавол сильнее Бога, что разрушить зло можно только злом , даже если его назвать 'антизлом'. Тут корень того уныния, что одолевает меня при чтении русских газет, журналов, книг. Что так больно ранило меня при чтении вчера в 'Русской мысли' даже пасхального приветствия о.Д.Дудко, подписанного им так: 'Русский солдат, священник Д.Д.' И все только: 'фронт, обстрел, перестрелка…' И каким понятным, нужным становится молчание Христа о всем том, что так страстно интересует нас: о государстве, о религии, об истории, даже о морали. Он всегда говорит мне и обо мне , только это Его 'интересует'. Но во мне для Него – весь мир, вся жизнь, вся история. И потому Он спасает меня – не Россию, не государственный строй и ничто иное. И потому всякая борьба, кроме внутренней, всякое 'анти' – всегда имеет, несет в себе начала самого страшного – 'духовного' – поражения… NB: 'секта' тоже обращена ко 'мне', но 'я' для нее не включает мира, жизни, истории – ив этом разница… Христос спасает во мне – мир. Секта говорит, что Он спасает меня от мира. Там 'радуется всякая тварь'. Здесь – узость, гордыня, чувство превосходства и, наконец, духовный тупик…

Христос и 'я' человеческое: 'Я видел тебя под смоковницей'2 . Об этом никто ничего не знает, но только тут все решается.

Четверг, 12 мая 1977

Перечитывал, перелистывал эту тетрадку. Впечатление такое, что в нее 'стекает' все то, чем я по- настоящему – 'изнутри' – занят, но чем не занимаюсь 'вовне'. Кто это – Бергсон? – говорил, что у каждого философа по-настоящему только одна идея (прозрение? интуиция?) и только ею он и занят по-настоящему. Видит Бог, я не считаю себя философом. Но если применить к себе эту кличку только в самом общем ее смысле – применимом ко всякому, кто хоть сколько-нибудь 'размышляет', – то моей идеей, моим 'вопросом', я думаю, нужно признать идею отнесенности . Отнесенности всего к Царству

1 Очень просто (англ.).

2 1Ин.1:50

Божьему как откровению и содержанию христианства. 'Новая жизнь' начинается с этой отнесенности и в ней исполняется. Грех христиан – это ограниченность кругозора, это нарушение, пресечение отнесенности, пресечение ее идолами и идолопоклонством. Причем глубина и 'новизна' этого греха в том, что идолом тут становится нечто, в сущности своей выросшее из и для 'отнесенности': Церковь, богослужение, богословие, благочестие, сама, так сказать, 'религия'. Это звучит дешевым парадоксом, но Церкви больше всего мешает, вредит сама 'Церковь', Православию – 'православие', христианской жизни – 'благочестие' и т.д. Когда Христос говорит о том, чтобы мы никого не называли бы на земле 'отцом' или 'учителем', Он говорит (мне кажется) именно об этом. Церковь есть 'отнесенность'; только для того, чтобы мы знали, к чему все отнесено, что являет истину обо всем, чем мы по-настоящему живем, она и существует. И как только она становится одной из составных частей мира (Церковь, государство, культура, этика et tutti quanti), как только перестает 'относить', и это значит – являть, этим явлением судить, обращать и претворять, она сама становится идолом . С этого начинается и к этому должно приводить любое 'учение о Церкви'. К ней ко всей обращено: 'Образ буди…' Однако она давно стала жить сама собою , стала 'в себя', а не в Бога богатеть, стала 'копаться в себе', спорить о своей 'миссии', обсуждать свое 'дело' и 'назначение' и всем этим отражать 'мир сей', а не относить, тем самым спасая его, все в нем к Царству Божьему. Трудность: мы от Церкви узнаем Царство Божье, мы Церковь узнаем этим знанием, от нее, только от нее полученным. Это и есть сущность понимания Церкви как таинства. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что всего этого никто не слышит.

Los Angeles. Суббота, 14 мая 1977

В Los Angeles, у о. Д[митрия] Гизетти. Прилетели вчера втроем с Томом и Cfonnie] Tfarasar] для трехдневного 'Orthodox Institute'1 . Вечером вчера – лекция – по-русски – здесь, в русском приходе. До и после длинный разговор с о.Д. и [его женой] Маригой – о Церкви, о приходе, об эмиграции и т.д. Разговор привычный, я бы сказал, непрекращающийся, где бы я ни был – в Монреале, в Сан-Франциско, в Детройте или в Париже, многолетний и многотрудный разговор.

Что в первую очередь очевидно из этого разговора – это печальный факт неудачи, и, я думаю, неудачи окончательной, всех попыток соединить в одной жизни, тем паче же – в одной молитве, в одном богослужении – 'русское' и 'американское', или, вернее, – русских и американцев. Ни те, ни другие 'не приемлют'. В семинарии [некоторые студенты] впадают в истерику от одного песнопения по-русски, в Монреале, здесь, повсюду – русские с еще большим раздражением реагируют на любое слово по-английски. И тут оказываются бессильными любые призывы, увещания, объяснения. Не желаем, и баста! Глубина, утробность понимания Церкви как 'своей', 'нашей', непонимания ее

1 'Православного института' (англ.). (краткосрочные курсы)

как любви, готовности не только 'уступить', но и пострадать во имя и для другого. Эгоизм религии, эмоциональность и узость церковности…

Поздно вечером, уже в кровати, читал, вернее – листал валаамский сборник о молитве Иисусовой. Странное чувство – словно о какой-то другой религии читаю. И слова как будто те же, и общая цель – общение с Богом, Царство, радость, а вместе с тем как будто о чем-то другом, и даже на глубине. То же чувство испытывал, я помню, читая книгу Никиты [Струве] об о.А.Мечеве. Надо – именно на глубине – будет выяснить, что во мне 'отталкивается' от этого. Испуг перед 'максимализмом' этого призыва или же какой-то оправданный вопрос? Вот думал: сказано – 'будьте как дети!' Но именно дети-то и не знают того абсолютного различия между 'внешним' и 'внутренним', на котором построен этот весь призыв, весь этот 'механизм' (Феофан Затворник). Постоянная память о Боге . Да, в этом и содержание, и цель всего, в этом жизнь. Но не состоит ли, не исполняется ли эта память как раз в той 'отнесенности', о которой я только что писал? И это так не потому ли, что и 'мир'-то, то есть 'внешнее', даны нам как возможность этой памяти, как претворение всего в общение с Богом. Пишут, что этот 'механизм' невозможен без любви – и без исполнения всех других заповедей Христовых. Но это звучит почти как 'отговорка'. Ибо любовь-то разве не есть выход из себя, отдача себя, а не самозатворение в 'клеть'? Не знаю. Всегда хочу найти время и до конца все это продумать, продумать 'изнутри', с помощью Божией. И всегда откладываю. Исходный пункт, согласие в нем для меня очевидны – 'непрестанно молитесь'. Но далее, в понимании, в осуществлении именно этого непрестанно – что-то запутывается…

Вторник, 17 мая 1977

Три переполненных дня – суббота, воскресенье, понедельник – в Лос-Анджелесе. Службы, лекции, обеды, разговоры, радио. Устал очень, а тут – в семинарии – надвинулась самая занятая, переполненная неделя всего учебного года.

Хочу, для памяти, отметить – встречу в Лос-Анджелесе, в воскресенье, с коптским папой и патриархом Шенуди III. Удивительное впечатление – подлинности, глубины, 'радости и мира в Духе Святом'. Приглашение на январь в Каир.

Радостное впечатление от 'наших': о.Фаддея Войчика, о.Гавриила Аши и др. в Лос-Анджелесе.

Калифорнию в этот раз почти не видел. Серые, прохладные дни, и этот бесформенный, нигде не кончающийся, надо сказать – ужасный город.

Задача, призванье нашей Церкви: неуклонно стремиться к тому, чтобы изгнать всякую 'игру' из религии, все те безделушки, что повисли на ней и многим, большинству, кажутся чуть ли не сущностью Православия.

Мое состояние на этой неделе: сжавши зубы, прожить до конца, не быть безнадежно раздавленным ужасающей ее суматохой.

Среда, 18 мая 1977

Отдание Пасхи . Вчера вечерня, сегодня Литургия по пасхальному чину. Евангелие: 'Столько чудес сотворил Он… и они не веровали в Него…'1 . Все утро в суматохе конца учебного года. Вл. Димитрий… Просмотр фильма о семинарии – до чего я выгляжу старым!

В 'Русской мысли' сегодня очередная статья о.Д[митрия] Дудко. Все верно, ничего не скажешь, но – на мой слух – оттенок некоей декламации. Помимо этого да еще отзыва К.Померанцева о книге Краснова-