В субботу в Вашингтоне на заседании Мариологического общества. Потом с о.Д.Григорьевым на вечерне в соборе, потом ужин у них (годовщина свадьбы) с Поливановыми и обратно на аэродром, в Нью-Йорк… Несколько мгновений в почти пустой церкви за вечерней, лучи солнца на стене, радость и полнота.

Вчера после Литургии – в Wappingers, девять лет [внучке] Кате. Погружение в блаженный детский мир, из унылой суеты, в которой живу все эти недели…

Все эти дни – изумительная весенняя погода, а сегодня – серо, душно, мокро. Утопание в семинарских делах. Звонок за звонком. Разговор за разговором. Вот пока писал эти несколько строчек – было три звонка! (Один от

1 проректора (англ.).

2 Мф.6:22; Лк.11:34.

'ежедневного' Н.С.Арсеньева…) Мне иногда кажется, что по какой-то странной случайности я попал в какой-то тайфун и бессильно кручусь вместе с ним… Разговор сегодня с архим. Иоанном Маллурисом, греком-киприотом, который когда-то учился у нас года два. Об ужасающем церковном положении на Кипре и в Греции. О степени 'гниения' Православия. Но это не мешает православным – старым и молодым – пребывать в полнейшем самодовольстве и триумфализме.

Среда, 4 мая 1977

Преполовение Пятидесятницы. Ранняя Литургия, которую служим втроем: я, Fr.D.Wessel, Fr.L.Papazian и Алеша Виноградов. Утро – за писанием писем и приемом студентов в семинарии…

Leautaud: 'Tout peut s'exprimer clairement, et ne pas savoir etre clair est une inferiorite, ou s'appliquer a ne pas 1'etre ou s'en faire un merite, est pure sottise' (XII, 86)1.

Письма – от греческого архимандрита из монастыря Пендели с просьбой разрешить перевод моего 'Great Lent'2 на греческий язык; от некоей Irene Hoening из Мюнхена с той же просьбой, но на немецкий язык. Она пишет:

'.. .your books, concise, 'simple' in the beautiful way of being represented by a person who knows his matter so well that he is able to offer it so clearly that it sounds simple and not complicated – your books would fill the vast gap which is felt here…'3.

Что греха таить – всегда приятно, когда хвалят. Но в данном случае меня радует, за что меня хвалят: вот эта самая 'simplicity'4 . Меня радует, что мои книги доходят до 'простых верующих', даже если этих последних мало.

К чему я 'призван'? Читать лекции, проповедовать, может быть, писать – как продолжение лекций и проповеди (не 'research'5 ).

К чему я не призван? К 'духовному руководству'. К 'научному руководству'. К 'духовным разговорам'. К 'воспитанию', к 'обсуждениям'.

По отношению к 'не' – вопрос: не призван или же убегаю от чего-то – по равнодушию, по лени, по отсутствию усилия? Думаю, думаю, и вот мне кажется – может быть, только кажется! – что нет, не по равнодушию к людям. Напротив, меня скорее интересует 'личность' в ее единственности и неповторимости, во всяком случае, гораздо больше, чем в социальном выражении. Значит, скорее, по недоверию ко всей этой области – 'руководства', по неуверенности, что она вообще нужна, оправдана, полезна. По отношению к

1 Леото: 'Все может быть выражено ясно, и не уметь ясно выражаться – признак неполно ценности, а выражаться неясно намеренно или ставить это в заслугу – глупость' (фр.).

2 'Великого Поста' (англ.).

3 '…Ваши книги, емкие, 'простые' в том прекрасном смысле, что написаны человеком, знающим свой предмет настолько хорошо, что может представить его так, чтобы он показался простым и не сложным, – Ваши книги заполнили бы тот пробел, который существует здесь…' (англ.).

4 'простота' (англ.).

5 'исследование' (англ.).

себе, к своей жизни я твердо знаю, что никогда не был никем 'руководим' в этом специфическом смысле. Это совсем не значит, что не испытал влияний. Напротив, я так хорошо знаю, сколь многим я обязан, и всю степень благодарности им: о.Савва Шимкевич еще в корпусные годы, о.Киприан [Керн] да и почти все профессора Института, Вейдле, ген. Римский-Корсаков, митрополит Евлогий – и еще сколько бы имен я мог назвать. Но никогда, ни разу за всю мою жизнь я не испытал ни малейшей потребности с кем бы то ни было 'поговорить' о себе, о своих 'проблемах', попросить 'духовного руководства', 'заняться мною'. А если такие попытки делались извне, то я от них с ужасом убегал. Все те, кто повлиял на меня и кому я действительно и до бесконечности благодарен , повлияли тем, что давали мне, вольно или невольно, свое , тем, что я изнутри любовался ими. И чем больше любовался, тем менее испытывал потребность в каком-то специфически 'личном' общении, личном 'руководстве'. Та истина, то видение, тот образ доброты, что я получал от них, и были их руководством, их влиянием, помощью и т.д., и это уж было моим делом применить все это к моей жизни, к моим 'проблемам'… Мне всегда казалось, что спасение не в обращенности на себя, а в освобождении от себя через обращенность к реальном у, к Богу, миру и т.д. И по правде сказать, и вокруг себя я никогда не видел убедительных примеров успеха всех этих духовных руководств. Я видел массу кликуш обоего пола, ненасытных в самоизлияниях всевозможным старцам и 'духовникам', но не видел их улучшения. Напротив. Да и в самом христианстве, и прежде всего в образе Христа, я не вижу базы для 'душепопечения' в том смысле, в каком слово это смакуют любители 'духовного руководства'. Не знаю. Может быть, я не вижу чего-то, очевидного другим, не вижу и не чувствую. Зато иногда с особой силой чувствую, что то, что других привлекает в Церкви, в христианстве и т.д., мне чуждо, а то, что меня интересует, захватывает, радует и убеждает , – то чуждо столь многим вокруг меня.

Четверг, 5 мая 1977

Утром сегодня в школе нашего маленького Саши: Grandparents' Day1 . Всегдашняя радость от соприкосновения с детьми.

Завтрак с двумя организаторами какого-то грандиозного сборища в следующем году в Лос-Анджелесе, на которое они мечтают 'достать' Солженицына (и Президента и т.д.). Удивление от этого несокрушимого активизма, планирования, веры в пользу от такого рода предприятий. Сидя с такими людьми, я чувствую себя совершеннейшим, законченным лентяем…

Разговор в радио 'Свобода' с некоей К.Т., готовящей какую-то работу о Солженицыне. Спрашивала, почему Запад 'отвернулся' от Солженицына. Ответ: потому что он не входит ни в какую 'категорию', а этого Запад не допускает. Потому что он разрушает западную 'левую мечту', левый миф. Потому тоже, что и он не понимает и не знает Запада, особенно Америки.

1 День бабушек и дедушек (англ.).

Пятница, 6 мая 197 7

Нарастающий кризис во Франции. Нет иного пути, как голосовать, твердо зная, что это означает 'victoire de la gauche'1 . И все тот же вопрос: откуда, почему это безудержное стремление к 'левому', к 'социализму', несмотря на все, что раскрылось о них за последние годы? Нацизма, фашизма оказалось достаточно, чтобы на куски разбить 'правый' миф, но ни Ленина, ни Сталина, ни 'Архипелага ГУЛаг' недостаточно, чтобы даже под вопрос поставить левую 'мечту'. Вчера [по телевизору] на [канале] CBS [журналист] Eric Sevareid говорил об этом: о связи между самым высоким уровнем жизни, достигнутым сейчас в Западной Европе, и повальным уходом молодежи в 'левое': 'Для этой молодежи, – сказал Sevareid, – их воображение реальнее действительности…' Верно. В том-то и дело, однако, что мир, общество, культура, от которых эта молодежь отталкивается во имя 'воображаемого', сами – ив этом их падение – отказались от воображения, от мечты, все свели к 'действительности', будто бы ведомой им. Тут, я убежден, корень всего. Была 'христианская мечта': во имя ее все лучшее уходило в 'служение'. Этой мечты – признаем это – больше нет . Но природа не терпит пустоты: и вот возникает на развалинах одной другая мечта. Христианская мечта умерла, ставши 'буржуазной', ибо духовная сущность буржуазии – это именно отказ от мечты. Бороться с 'левым' во имя 'правого' так же бессмысленно, как бороться с наступлением осени или весны. Поэтому самое страшное в современном мире – это бессилие христианства, его собственная 'саморедукция' – к правому, левому, религиозному, его 'романтизм' и inferiority complex2 . Страшное, но, пожалуй, и неизбежное, ибо пока оно не