только и можно поставить правильный диагноз всем этим болезням и искать их исцеления.

Все всегда нужно начинать сначала и относить к концу . И христианство – это прежде всего возможность этого двойного восхождения – к началу и к концу , в свете которых, по отношению к которым только и становится понятным все.

Светлая среда, 13 апреля 1977

В понедельник вечером у нас – обе англиканские монашки, ставшие православными: Sister Edith Raphael и Sister Veronika Joy. Очень хорошее впечатление. Полное отсутствие даже намека на кликушество, 'духовность', кривлянье, игру в монашество.

Кончил Краснова-Левитина. При некоторой 'легкости в мыслях необыкновенной' все-таки подкупает это свободолюбие, это 'против течения', способность взглянуть на 'Православие' и на 'церковность' широко, щедро и не триумфально. Есть что-то в этой книге подкупающее . И он сам хорошо об этом пишет, по поводу чтения им в 18-19 лет Владимира Соловьева. Точно после удушья в комнате, насквозь пропахшей лампадным маслом, открыли форточку на свежий воздух… Также и мысли о построении Царства Божия на земле. Насколько же эта мечта выше этого псевдоаскетического 'нам до всего этого дела нет'. Насколько же тут больше настоящего аскетизма: строить, зная, что на земле не построишь, не достроишь, но зная также, что только от этого усилия зависит вхождение наше в 'невечерний день' Царства Божия…

Письмо от Н.Солженицыной:

'…уже четвертая Пасха не дома – и можно уже сказать, что привыканье наше не состоялось…'

1 Ин.4:23.

Вчера – после пасхальной Литургии и крестного хода при ликующем солнце – весь день у нас в доме внуки и Виноградовы. Страшная жара – до 90°… Сереже – 32 года!

В понедельник – звонок от Андрея из Парижа.

Часовой разговор вечером с И.М.: дела, делишки, суета, скука. Рассказывал Тому и Ане о семинарских 'драмах' – М.Р., о. К.С. Том: 'How can you take all that?!'1.

Светлый четверг, 14 апреля 1977

Необыкновенно жаркие дни. Вчера похороны Магу Ruzila в Парамусе. Архиерейская служба. Четырнадцать священников. Проповедовал. Днем – о.К.Ф[отиев] и Трегубовы. Умилительный, но и утомительный 'активизм'.

Светлая пятница, 15 апреля 1977

Семинария. Церковь. Завтрак вчера в Biltmore с о.Д.Г[убяком], обсуждение 'дел'. Все упирается – и в Церкви, и в семинарии – в то же самое: маленькие интересы, страстишки. И все это в глубочайшем смысле слова неважно , но вот отравляет, затемняет жизнь… Но зато – сколько радости от таких людей, как о. Даниил! Людей, про которых действительно можно сказать, что у них 'anima naturahter chnstiana est'2.

На радио 'Свобода' длинный разговор с двумя боссами о религиозных радиопередачах. Страшно вежливые, но, в сущности, с презрением к религии, внушенным самими 'религиозниками'. Что им нужно? И если бы я сказал: 'звон колоколов' и т.д., то они совсем не удивились бы. Кризис религии! Изношенное выражение, но отражающее глубочайшую реальность…

Вечер с Дмитрием Оболенским – дома и в [ресторане] L'Argenteuil. Встречи с ним каждые десять лет! Начиная с первой – в заснеженном Кембридже в феврале 1947 года. Работает над 'Киприаном Киевским', а тогда 'работал над богомилами'. Иногда у меня такое чувство, что такого рода 'работа' тоже своеобразное бегство от жизни. Человек он, однако, очаровательный. Читали друг другу наизусть Мандельштама и 'Поэму без героя' [Ахматовой]. Тут зато полный унисон.

Мой 'богословский' вопрос: почему видение, опыт , передаваемые, раскрываемые в богослужении Церкви (например. Страстная седмица), давно уже не 'формируют', не определяют собою ни богословия, ни благочестия? Думаю об этом каждый день, стоя на светозарных, пасхальных Литургиях этой недели. Люди, православные, с одной стороны, – 'любят' все это, а с другой – не живут этим. Почему? Богословие – потому, мне кажется, что оно не знает, что делать с 'опытом', 'радостью', 'прозрачностью', то есть таинством в подлинном, эсхатологическом смысле и содержании этого слова. А 'благочестие' – потому, думается, что оно насквозь пропитано религиозным

1 'Как Вы можете это все выносить?'(англ.).

2 'душа по природе христианка' (лат.). (Тертуллиан)

эгоцентризмом. 'О Тебе радуется, благодатная, всякая тварь' – тут все дело в радовании о другом, в любовании другим, и это значит – в 'онтологическом' смирении, которое одно делает это радование, это любование возможными, а вот этой-то обращенности на другого, на другое – на Бога, человека, мир – и нет в 'религиозности'. Христианство дарует свободу и требует от человека свободы: свободы прежде всего от порабощенности собою, свободы зрения, слуха, обращенности ума и сердца. Ибо только в этой свободе загорается 'радость о…', любованье, только в ней все становится прозрачным и восстанавливается утраченная в 'первородном грехе' целостность . Историческое благочестие – это, по сути дела, 'узость и теснота'. И оно отравляет 'церковность' больше, чем что-либо другое… Все в мире 'скучно', пока не коснется его луч Духа, радости, свободы… Пока луч этот не сделает всего 'прозрачным', и тогда душа 'поет': 'О Тебе радуется…'

Вторник, 19 апреля 1977

Суматошные дни. В Светлую субботу двое крестин – сына Кабачников и сына М.Оболенского. Накануне, в пятницу, приезд Никиты Струве. Вечером в Sea Cliffе – открытие съезда РСХД. Езда с Никитой туда и обратно, утомление от разговоров и 'общения'. Вчера – начало лекций в семинарии. И простуда, кашель, хрипота… Жизнь изматывает этим непрекращающимся нажимом, водопадом мелких, отрывочных дел, безостановочным 'засорением'. И как это мучительно!

Продолжаю в 4.30 после двухчасовой лекции, приема десяти студентов и трехчасового заседания факультета. Уф! В голове пусто, хоть шаром покати, и она еще, в дополнение ко всему, трещит…

Все эти дни много времени с Никитой, который завтра едет в Вермонт к Солженицыну. С Никитой мне всегда просто и хорошо, хотя есть в нем какая-то микроскопическая капля 'интеллигентщины' – одновременно русской и французской. Разумею под этим, во-первых, некую parti-pris, во-вторых, опять-таки ничтожную, но скованность 'мифами', в-третьих, снобизм 'культурности'. Все это, однако, мелочи, и человек он умный, зрячий, открытый и 'служащий', и это делает общение с ним – радостью…

В воскресенье, после съезда, под вечер – заезжали с ним к Литвиновым. Кончилось своеобразным скандалом: Майя (жена Литвинова, вообще-то ми лая и симпатичная) стала орать, что 'Солженицын – нуль', ничто, 'наполненное', вытянутое из ничто ими – московскими и ленинградскими 'интеллигентами'. Думал в связи с этим: что, при всей симпатии к их широте, культурности, терпимости, идеализму и т.д., – отделяет, отчуждает меня от Литвинова, Чалидзе и иже с ними? И понял: их, в сущности, нелюбовь к России . Я никак не националист, русский 'ультрапатриотизм' отвратителен, от эмиграции – первой, второй, третьей, какой угодно, – меня часто мутит. А вот эта очевидная нелюбовь к России мне чужда и меня отчуждает. В России они любят только 'интеллигенцию' и все то, что так или иначе можно к этому понятию пристегнуть. Революционеры, Ленин и пр. видели в России, в русском народе 'плацдарм' мировой революции. Эти видят ее как потенциально

'правовое государство'. И тут, и там Россия идея , материал, объект какой-то мечты, идеологии, но самой ее нет, она абстракция. Может быть, еще и то, что подсознательно они знают, что Россия реальная их никогда не 'примет', как, в сущности, никогда не принимала 'интеллигенции'. Знают, что им до смерти суждено жить внутри 'интеллигенции', в отчуждении от русской реальности. И потому что их родина и не Россия, и не Израиль, и ничто, кроме вот этого 'интеллигентского мира' (в котором, между прочим, по-своему и хорошо, и уютно, и дружески и т.д.), они все-таки безмерно одиноки и безмерно уязвимы, и мне жаль их… И впечатление иногда такое, что и за 'права человека' они борются потому, во-первых, что им не за что иное бороться, и, во-вторых, как [за] подсознательную защиту от 'погрома'. Россия – это погром. И в этом, конечно, есть своя правда, то есть не в погроме, а в таком ощущении России. Но это не вся правда, не вся Россия – а другой они не знают, потому