И хотя Григорьев считал нужным (в составленной им программе изучения Востока) уяснить, «насколько внешняя природа определяет деятельность человеческого духа»⁶⁹, он уверял, что все же историю мира движет дух и только дух в различных его региональных вариантах. Что касается Востока, то «исламизмом… закончилась религиозная производительность азиатского духа»⁷⁰, хотя все это вовсе не означает, что Россия должна быть равнодушна к Востоку.

Напротив, она и только она имеет все основания – и формальные и неформальные – чувствовать там себя единовластной хозяйкой.

Вот как излагает Веселовский позицию Григорьева (особенно отчетливо выразившуюся в связи с созданием в 1863 г. в Петербурге единственной тогда на всю Европу кафедры истории Востока): «… никто так не близок к Востоку, никто не связан с ним так, ни в прошлом, ни в настоящем, как Россия. Европейские государства, наиболее связанные с Востоком, вошли в эту связь недавно, так сказать, случайно. Англия может променять Индию⁷¹ (приобретенную вследствие потери американских колоний) на колонии африканские, австралийские и остаться все тою же Англией⁷². Россия не может отделиться от Азии и остаться Россией. Азия от Желтого до Черного моря будет вечной нашей соседкою. Далее, из всех европейских народов только мы да испанцы вынесли на себе долгое иго азиатских завоевателей. Но роль Испании в отношении к Востоку кончена, а наша продолжается в обратном смысле: Восток покоряется теперь нам»¹³. И далее Веселовский уже прямо цитирует самого Григорьева: «Следовательно, мы должны знать Азию, как для прояснения собственного самосознания, так и для рациональности нашего на нее воздействия, и лучший путь к этому – историческое изучение ее судеб… Будь у нас более исторического знания Востока, мы бы давно и гораздо дальше ушли в нашем влиянии на Азию и ушли бы с меньшими пожертвованиями крови и денег»⁷⁴.

Но, вновь и вновь подчеркивает Григорьев, расширить и упрочить это «наше влияние на Азию» нельзя без постоянного ущемления мощи ислама. И поэтому, помимо уже названных выше акций, он требует (в 1878 г.) даже «в татарской учительской школе» сокращать курс «магометанского вероучения»⁷⁵. В противном случае «это будет уже пропагандою ислама с нашей стороны – ошибкою, в которую правительство наше впадало нередко с самыми благими целями и с самыми вредными от того последствиями»⁷⁶.

Если, пугает Григорьев, «мы будем выпускать из этой школы воспитанников с познаниями по части ислама», то надобно тут же учесть, что таких людей «не имеют обыкновенно магометане даже в мусульманских странах»⁷⁷. Но даже и эти и им подобные шаги еще не дадут, согласно Григорьеву⁷⁸, прочного успеха до тех пор, пока не будет создан материальный субстрат русско-православного начала в лице многочисленных военных колоний и русских же земледельческих общин.

Григорьев предлагал переселить в нынешний Казахстан из Уральского Войска «закоснелых раскольников».

Они «возьмут к себе в работники десятки тысяч киргизских байгушей, что будет истинным благодеянием для сих последних (sic! – М.Б.); со временем байгуши⁷⁹ эти могут быть приняты (при условии, конечно, перехода из ислама в христианство! – М.Б.) в казачью общину и обрусеть (русский дух никогда не силен так, как между раскольниками)». В итоге на берегах Сыр-Дарьи «образуется такое же многочисленное и удалое казачество (в т. ч., как предполагал Григорьев, и за счет ассимилированных номадов. – М.Б.), какое прославило берега Урала. Влияние такого казачества на будущие судьбы Средней Азии неизмеримо»⁸⁰.

Само собой разумеется, что авторов националистически-унификаторского толка⁸¹ типа Григорьева было множество, и цитировать хотя бы часть их было бы делом совершенно излишним.

Ограничусь лишь воспроизведением ряда тезисов тех и современных Григорьеву и гораздо более поздних шовинистов, которые в главном всегда были его единомышленниками.

Так, в 1882 г. известный черносотенный публицист Леонтович писал (притом даже более откровенно, чем крупный ученый-востоковед Григорьев): «Впустить внутрь России киргиза или калмыка, – со всей кочевой и хищнической обстановкой их жизни, – можно только под условием коренной перестройки всей их веками сложившейся застарелой культуры… то же самое нужно сказать… и о евреях: пусть оставляют своеобразную национальную культуру, идущую вразрез и враждебную с бытом тех народностей, в «равноправные» соседи к которым желают их допустить»⁸².

Спустя почти 30 лет профессор Казанского университета Богородицкий доказывал, что «государство обязано приобщить все покоренные им народности к своей культуре, к своей государственности, объединяя их в один реальный, единый и неразделимый государственный организм… Средством этого объединения… является русская школа и русский язык»⁸³.

Но это еще, как говорится, цветочки.

Далее Богородицкий буквально ликует, и вот по какой причине: «Мы постоянно слышим, что известная народность вымирает. На языке недоумков – это что-то ужасное, а на нашем русском – мы должны радоваться! Это значит, нас прибыло: вымирающая, как говорят, народность, сливается с более сильным соседним народом, в большинстве с русским»⁸⁴.

Тут же надо напомнить, что от крайних вариантов европоцентризма, исламофобства⁸⁵ и т. п. не оказался застрахованным и ряд видных представителей русской науки международного права.

Я уже приводил соответствующие выдержки из трудов знаменитого Мартенса⁸⁶, доказывавшего, что международное право действует лишь в отношениях между «цивилизованными» государствами, а в отношениях последних с «нецивилизованными» государствами и народами оно не действует. Там, утверждал Мартенс, должны применяться начала «естественного права».

Далеко не все русские юристы-международники полностью восприняли эти тезисы Мартенса, но в целом, повторяю, европо-и христианоцентристские ориентации сильно повлияли и на них. Так, профессор Новороссийского (Одесского) университета П.Е. Казанский отмечал, что в «наши дни (его книга «Введение в курс международного права» вышла в Одессе в 1901 г.) в международных отношениях, наряду с государствами, принимают участие и международные общества». Но под таковыми он имеет в виду лишь вселенские христианские церкви и другие «соединения отдельных индивидов», исключительно, однако, состоящие из представителей европейско-американской цивилизации. И даже в 1917 г. Н.А. Захаров – представитель психологической теории права в русской науке международного права – писал о международно-правовом общении:

«По мере того, как человечество укреплялось в сознании необходимости установления правильно организованных сношений между государствами, и особенно после того, как христианская культура и мораль внесли в эти сношения начала взаимного уважения и равенства, сношения эти начинают принимать характер правовой… Обусловливавшее такой характер отношений правовое воззрение, укреплявшееся веками в сознании христианских государств, и образовало объединенный этим сознанием круг государств, которые, руководствуясь им в своих взаимных сношениях, создали международно-правовое общение (подчеркнуто Захаровым. – М.Б,)»⁸⁸.

Таким образом, если конечный источник международного права Захаров усматривает в «психологическом сознании человека», то сущность этого права он сводит к правосознанию христианских народов и, следовательно, ограничивает сферу полноценного международно-правового общения только христианским же ареалом.

Известный юрист-международник М.Н. Капустин так определяет цели международного общения (которое он называет «международной ассоциацией»):

«Основанная на непреложных фактах международная ассоциация имеет своей задачей, не уничтожая самостоятельности своих членов, служить постоянной представительницей интересов цивилизации… Эти интересы заключаются в удовлетворении тем требованиям, которые необходимы для совместного развития всех народов». Но дальнейшие пояснение