определении области церковной юрисдикции при рассмотрении дел, он был менее решителен, возможно даже непонятен, в своих формулировках теории папского политического первенства, хотя сомнения Александра в этом вопросе указывают на то, что сам он являлся каноником середины XII века.[69] Так, и мы неоднократно обращали на это внимание, изменение условий жизни в XII веке не привело к простому решению исконной проблемы отношений между духовной и светской властью. В действительности, во второй половине средневековья великие споры о папской (или имперской) теократии, или политическом главенстве над христианским миром, временно, как мы показали, находились в состоянии неопределенности. Те писатели, которые говорили о проблеме взаимоотношений светской и духовной власти, порождали только сомнения и сложности.

Неудивительно поэтому, что Александр III избегал делать широкие заявления о политической власти Святого Престола. Если слова папы, произнесенные в Безансоне в 1157 году, в то время как Александр был легатом (при этом мы полагаем, что их действительно произнес он), подразумевали зависимость имперской власти от папства, он не позволял себе делать подобные утверждения, когда стал Папой. За исключением заявления Александра о положении периферийных территорий, таких, как Иберийский полуостров, Далмация или Ирландия, которые были единственными в данном списке, Папа, по-видимому, полагал, что светская власть зависела от римской Церкви, подчиняясь только в тех случаях, когда на данное положение указывал законодательный прецедент. И даже тогда Церковь не стремилась проводить активную интервенцию, Папа всегда боролся только за право Церкви заниматься своей сферой, libertas ecclesiae.

Но хотя Александра и каноников периода его правления нельзя причислить к сторонникам широко распространенной теократической концепции папской власти, они, тем не менее, уделяли особенное внимание похожей проблеме, которой было суждено приобрести важное значение в европейском обществе. Поэтому постепенно зарождалась новая, отличная от других дискуссия, вовлекающая юристов и исследующая особые случаи, например, определение области sacrum (священного), то есть того, что по закону принадлежало церковной юрисдикции и подлежало рассмотрению в церковных судах. Поэтому Церковь получила возможность приложения своих сил, поскольку ее моральное и религиозное влияние на обыденную жизнь людей возросло.

В этом споре Александр, как юрист, стоял на твердой почве, хотя даже здесь он не принял каких-либо оригинальных постановлений и в целом следовал мысли Грациана. Отвечая на вопрос о возможности апелляции из гражданского суда к церковному, он выразил мнение, что если дело не затрагивало человека, являющегося подданным юрисдикции церкви, и если местные обычаи запрещали подобное действие, такое обращение нельзя было считать юридически действительным.[70] Владельцу лена, сказал он, рассматривая другой случай, следует разбирать феодальные вопросы. Папа, поэтому, признал легитимность сферы гражданской юстиции. Тем не менее очевидно, что хотя многие решения Александра очерчивали круг церковной компетенции, сфера ее власти была широкой, а мнение Папы оказывало порой решающее воздействие. Более того, вследствие его решений сфера церковной юрисдикции, описанная в «Decretum», была значительно расширена.

Таким образом, хотя нам остается непонятной позиция Александра на проблему теократической идеи, его взгляд на нее базировался на компетенции Церкви по широкому спектру вопросов, относящихся к области sacrum. Влияние религии на общество, в которое Александр верил, как и все остальные Папы, должно было получить движение не столько через провозглашение абсолютного превосходства римской Церкви над христианскими королевствами, сколько через сохранение и, в некоторой степени, расширение специфических прав в пределах каждого из христианских государств. В этом заключается значение борьбы и урегулирования в Англии, которые последовали за смертью Бекета. В рассуждениях о достижениях Александра как церковного правителя, законодателя и судьи, необходимо также осознать точное значение термина «церковный». Только тогда представляется возможным понять значительный вклад Александра в усовершенствование папской монархии. Кроме того, если данная интерпретация точки зрения Александра на христианский мир является правильной – хотя по-прежнему необходимы дополнительные исследования, прежде чем делать окончательные заявления, – ее необходимо учитывать при любой оценке дипломатии Папы. Предполагаемые «сила» или «слабость» Александра должны быть определены стандартами середины XII века, но не временем правления Григория VII или даже Иннокентия III.[71]

Нелегко понять Александра как человека. До нас не дошли свидетельства того времени о его человеческих качествах, хронисты вставляют в свои тексты только несколько фраз о темпераменте и личности Папы.[72] Александр по своему образованию был ученым и преподавателем, но более всего юристом, хотя в некотором отношении и теологом. Будучи папой, он смог отстаивать по всем вопросам позицию интеллектуала. Действительно, если и есть что-то, что особенно подчеркивается в скудных сведениях о нем, оставленных его современниками, то это прежде всего его ученость.[73] Однако интеллектуальные интересы Папы не были, видимо, широкими. Он, правда, оставил после себя один теоретический трактат. Важным также представляется тот факт, что знаменитый ученый и юрист Бургундио Пизанский, посвятил некоторые из своих переводов с греческого языка Папе Александру. Более того, среди всех своих забот и хлопот, Папа попросил патриарха Антиохийского найти хороший текст сочинений св. Иоанна Златоуста, хотя мы говорили, что цитаты из Священного Писания и Отцов Церкви в буллах, изданных папой, стали общепринятыми и часто повторяли цитаты из его предшественников или Грациана. Александр, таким образом, являлся выдающимся ученым, но в узкой области.

Исследователи называли Александра осторожным.[74] Для тех, кто, подобно Бекету и его друзьям, был разочарован в том, что Папа не смог поддержать всем сердцем архиепископа Кентерберийского, осторожность подразумевала слабость или даже малодушие. Как мы видели, данную точку зрения отстаивают и сейчас. Однако осторожность Александра была вызвана главным образом его собственным характером. Он был ученым, профессором школы XII века, которая стояла на позициях необходимого рассмотрения всех за и против в каждом деле. Удивительно, но он добился успеха как администратор – возможно, благодаря тому, что после встречи с императором в Безансоне Александр научился избегать ненужных провокаций и отделять центральную проблему от второстепенной.

Свойственная ученому осторожность Александра, которую можно встретить и в дальнейшем, образовывала крепкую связь со стойким духом и безграничным терпением. Неустрашимый в превратностях, твердый в понимании того, что он являлся главой организации, которая могла быть одновременно и более старой и более молодой в сравнении с различными светскими монархиями, он предпочитал ждать со спокойной уверенностью изменения позиции своих многочисленных противников. Более того, человек, который умер в столь преклонном возрасте, находясь на посту Папы двадцать два года, что стало одним из самых долгих периодов правления в папской истории, большая часть жизни которого прошла в изгнании, в скитаниях, в неопределенности, должен был быть, безусловно, одарен исключительной физической выносливостью.

Сила духа и терпение сами по себе не были достаточны. Дипломатия Александра, как мы видели, была чрезвычайно гибкой. Он желал использовать новые силы, не ограничиваясь традиционным образом действий, что видно из его отношений с Ломбардской лигой, Сицилией, восточными правителями и, особенно, с Византией. Но дипломатия всегда существовала как временное средство. Стоит, однако, подчеркнуть, что Александр, несмотря на осознание новых веяний, не был «либеральным» или «национальным» Папой, поборником политической свободы в сегодняшнем понимании этих терминов. Он был юристом-церковником, для которого дипломатия изредка была необходима, но не обладала фундаментальным значением.

То, что Александр стремился к милосердному суду, видимо, согласуется с теми взглядами, которые он выразил в вопросе наказания еретиков, и сдержанностью, проявленной в деле с Фридрихом Барбароссой и Генрихом II. Папа не хотел спешить, в отличие от тех, кто стремился к скорейшему и более резкому решению. Это нельзя считать слабостью или апатией, так как Александр обладал чувством долга и никогда не забывал о своих обязанностях. Его сдержанность скорее свидетельствовала о гибком юридическом уме Папы, размышлявшего о требованиях юстиции и проявлявшего заботу священника о спасении души грешника.