— Вы полностью доверяете ему, ваше величество? — спросил Кшицкий.
— Как себе самой. Герцогу Альбрехту не удалось его подкупить в споре о прусско-мазовецкой границе. Помимо того, он покровительствует гуманистам, известен как большой ценитель книг и различных искусств.
— Одним словом — само совершенство, — пошутил по ста рой привычке поэт и священнослужитель.
— Епископ пшемысльский Гамрат, — доложил слуга — А вот и он сам! Мы говорили тут о вас, почтеннейший епископ. И можем сразу же приступить к существу дела. Но, возможно, у вас есть какие- нибудь вопросы?
— Да. Первое: на ком, собственно, вы, ваше королевское величество, намерены опираться в своем правлении?
— В свое время нашего Августа возвели на трон магнаты…
— Вот именно. Много лет назад. Ныне, государыня, вы в ссоре с Тарновским и не перестаете судиться с литвинами. Я слышал, что Радзивиллы…
— Знаю. Но они незаконно владели многими королевскими землями в Подлясье. Это правда, обвиняла их я, но судил — сам король.
— Несмотря на это… Значит, не они. У вас, ваше величество, были одни цели со шляхтой: отнять земли у магнатов. Но сейчас и самой шляхте не по вкусу все эти обмеры, выкорчевка леса, дерзость крестьян.
— Крестьяне называют госпожу нашу «доброй государыней», — запротестовал Кмита.
— Это вы о простонародье? Оно не в счет… — вздохнул Гамрат.
— Стало быть, — заметила королева, — после стольких лет усилий и трудов мне не на кого опереться?
— Ну, отчего же… Есть еще шляхта, требующая совершенствования Речи Посполитой. Есть также Фрич…
— Он давно выступает за исполнение законов, — вставил Кмита, — за введение справедливых кар за убийство. Я говорил с ним, но…
— Но и он, как все, за назначение на высшие должности только… скажем прямо — только по повелению короля. Вы это хотели сказать? — смело спросил Гамрат.
— Любопытно, — вмешалась Бона, — что только по повелению короля… А вот сейчас как раз вакантен епископский престол в Кракове. И у меня было намерение… Я думала…
Она смотрела на Гамрата, но отозвался Кшицкий.
— Мы собрались здесь, дабы вести речь о сильной партии при дворе. Ни о чем ином.
— Разумеется, — тотчас же ретировалась она, не будучи уверена в приязни Кшицкого к Гамрату. — Давайте поговорим!
Им казалось, что все происходит втайне, но у двери, плотно прижавшись к ней, подслушивал Паппакода. Проходивший мимо Станьчик спросил:
— Постучать… или лучше забренчать бубенцами?
— Тсс… — шепнул Паппакода. — Вечно вы являетесь некстати…
— Такова привилегия шутов. Скажите, что это? — показал он на свой нос.
— Нос.
— Поглядите внимательнее, — настаивал шут.
— Вижу. Обыкновений нос!
— Ну, нет! Орган обоняния. Верное средство! Потянешь раз и сразу учуешь, откуда идет чад — из покоев королевы. Дымится драконья пасть.
— Смотрите, как бы вас первого не слопал дракон, — предостерег казначей.
— А зачем я ему? — продолжал насмехаться Станьчик. — Ни скоморохи, ни карлики ему не нужны. Сперва он сожрал грозных великанов, теперь черед крикливой братии с гербами. Скорее вам следует бояться.
— Я верно служу королеве.
— Подслушивая у двери? — Шут состроил уморительную рожу.
— А как узнать иначе, о чем там шушукаются? — буркнул итальянец.
— Надо слушать шутов, — с деланной серьезностью ответил Станьчик. — И тех, что служат, и тех, кто готовы все высмеять из любви к искусству. А таких в Польше — уйма! Разве вы не знаете, у нас каждый каждого, всех и вся лечить готов? Если не зельем — так шуткой и смехом. Просто так, без всякой корысти. Вам не грех бы поучиться этому у поляков.
— И что же? Больные исцеляются?
— Исцеляются сами врачеватели. Ибо смех очищает душу от яда. Оттого я всегда и здоров, здоров, здоров! — рассмеялся Станьчик, подпрыгивая и звеня погремушкой.
— Чтоб тебе пусто было! — пробормотал, глядя ему вслед, Паппакода.
На следующий день королева, едва войдя в покои Сигизмунда, сказала:
— Правду ли говорит маршал Вольский, что вы не хотите сделать Кмиту старостой?
— Да. Власть в руках у него будет большая… Это опасно. А к тому же старостой давно желает стать Тарновский.
Она удивилась.
— Великий гетман коронный? А его вы не опасаетесь? Доверить ему две столь важные должности? Вы хотите, чтобы при вас он возвысился сверх всякой меры?
— Какой такой меры? — спросил король. — Нет у меня таких опасений. Я ему доверяю.
— О да! — воскликнула Бона. — Есть даже такие, кто слышал, как он похвалялся, что, ежели к его должности добавить еще и право на исполнение судебных приговоров, его власть в Кракове будет равна вашей. А то и больше.
— Вы верите в эти россказни? — спросил король, уже внимательнее прислушиваясь к ее словам.
— Не очень. Однако же странно, что никто и никогда не говорил подобного о… Кмите.
— Тарновского задеть легко. Он даже грозил отречься от должности гетмана, — заколебался Сигизмунд.
— Знаю. Когда не получил великую печать коронную. Не удались его попытки стать канцлером, так теперь он решил стать старостой.
— Вы так его не любите? — спросил король, вглядываясь в нее с любопытством.
— Я не верю ему. Он высокомерен, властолюбив. И расположен к Габсбургам.
— А вам противится… — добавил он. — Но выбирать надобно, что лучше?..
— Пожалуй, скорее, что хуже? — не успокаивалась Бона.
— То ли Кмита, воевода и староста краковский, то ли великий гетман коронный, занимающий должность старосты? — размышлял вслух король.
— Гетман лет на десять моложе, — вздохнула Бона, — и дольше будет пожизненным господином подвавельского града.
— Не очень-то приятно это слышать… — пробормотал король. — К тому же великий гетман коронный…
— Выигрывает все сраженья… — подчеркнула она с деланным равнодушием, даже несколько удивленно.
Король взглянул на нее и вдруг нахмурился.
— Не все, — возразил Он. — На этот раз он проиграет.
— Проиграет?
— Да, со мною, — заявил он, и голос его обрел твердость.
— Я очень рада, — кротко произнесла королева, с трудом пытаясь скрыть чувство гордости за одержанную победу.
— Проиграет потому, — заключил Сигизмунд, — что воевода, если б даже и очень хотел, не сможет вознестись столь высоко, как гетман, и потому не будет столь опасен.
— Бедный Кмита, — вырвался у нее легкий вздох. — Он не знает и никогда не узнает, почему на сей раз выиграл.
