загривок. Моравец вернулся к королеве.

— Теперь будет тихо. Вы испугались, госпожа?

— Нет. А что это за человек? Не браконьер?

— Нет, вроде бы лесничий. Несет бобровые шкурки.

— Бобровые? Откуда? Почему? Узнайте-ка.

Бона осталась стоять на месте, а через минуту получила ответ. Моравец пояснил:

— Это не королевский лесничий, а лесной сторож князя Вишневецкого.

— Ах, вот как? Значит, паны-вельможи запросто бьют моих бобров? Для себя? Я ведь запретила. Синьор Алифио!

— Слушаю, — сказал он, приблизившись.

— Извольте проверить, кто нарушает наши запреты? Кто дозволил владельцам местных земель уничтожать этих чудных зверьков? Разве мы не содержим их охрану?

— Я не знаю, почему князь Вишневецкий…

— Князь не князь, а ему нет дела до моих бобров! Велите слугам отнять шкурки.

— Человека этого задержать? — спросил Остоя.

— Нет. Зачем? Он же не читал моих указов. Но объясните ему, почему князю не достанутся шкурки. И довольно! Возвращаемся в Вильну.

Она резко повернулась и направилась к карете. Глядя вслед, Алифио с горестью отметил, что это была уже совсем другая женщина: сердитая, мрачная, беспокойная. Врученным ей Анной букетом цветов она стегала попадавшиеся на пути кусты.

Едва они вернулись в Виленский замок, направлявшейся в свои покои королеве преградил дорогу Паппакода.

— Госпожа, вы в последнее время ко мне неблагосклонны. А между тем я знаю больше, нежели канцлер Алифио! — сказал он.

— Больше? Любопытно. Что же ты знаешь? Говори, только правду, ничего не выдумывай!

Он вздрогнул, потому что она впервые сказала ему «ты», но не умолк.

— Сведения из первых рук, — прошептал он. — Курфюрст Бранденбургский Иоахим…

— Знаю. Хотел бы, чтоб бездетный Альбрехт передал ему по наследству свои прусские владения.

— Если бы только это!

— О боже! Что может быть горше, нежели единение Бранденбургии с Прусским герцогством?

— Он… просит руки королевны Ядвиги, — прошептал Паппакода.

Бона вздрогнула от неожиданности.

— Гогенцоллерн и Ядвига? Ты с ума сошел? Кто же разрешит это?

— Согласно обычаю, ее отец.

— Не понимаю. Кто? — переспросила она.

— Отец вашей падчерицы, королевны Ядвиги.

Бона мгновение глядела на него, словно бы все еще не понимая.

— Что ты сказал?! Как ты смеешь?! — воскликнула она.

— Это не мои домыслы, — объяснял Паппакода. — Это точные сведения. Курфюрст Иоахим долго ждал, но сейчас вот-вот получит подтверждение обещанного. Письменное.

— От короля? Ты лжешь! Лжешь! — негодовала королева. — Санта Мадонна! Ядвига в их руках?! С ними заодно? Не верю! Быть того не может!

Оттолкнув Паппакоду, Бона ринулась в покои Сигизмунда. Паппакода со злобной ухмылкой смотрел ей вслед.

А она, услышав от короля подтверждение новости, пытаясь сдержать негодование, вступила с ним в спор:

— Я выслушала вас весьма внимательно. Каковы же причины, склонившие вас выдать Ядвигу за Гогенцоллерна?

— Император Карл и Фердинанд втайне сговариваются с Москвой. Подстрекают против нас московитов…

— Я никогда не верила Габсбургам… — прервала его Бона.

— Но после того, как Альбрехт стал светским князем, они в распре с домом Гогенцоллернов.

Полагаю, нам удобнее иметь Альбрехта и Иоахима при себе, против Габсбургов. А также против Москвы. На границе не слишком спокойно.

— Боже! Не зря королевской канцелярией правит епископ Хоеньский, — вздохнула она. — Известно, как боится он борьбы с двумя противниками. Пробует столковаться то с тем, то с этим.

Готова поклясться, что не кто иной, как он, придумал это супружество.

— Не клянитесь. Этого хотел я.

— И вы не опасаетесь династических замыслов Иоахима и Альбрехта? Объединения Бранденбурга с Пруссией? Вас не тревожит, что прусский герцог уже сейчас изгоняет наших поселян? Стремится занять наши земли и Мазуры?

— Довольно того, что вы препятствуете ему. Боже правый! Я пытаюсь действовать заодно с королем Франции, а вы, вы противитесь этому?

— С королем Франции? В чем же? — спросила она.

— Я, как и он, хочу поддерживать еретиков во владениях Габсбургов. Религиозные распри — оружие не менее грозное, нежели меч.

— А курфюрст Иоахим благоприятствует новым веяниям?

— Разумеется, — отвечал король. Она задумалась.

— Но как поддерживать чужих иноверцев, не сделав предерзостными своих?

— Да, это нелегко, — согласился король. — И как раз по этой причине политику следует доверить искушенным мужам.

Говоря это, он не глядел ей в глаза, поэтому она направилась к двери, но у порога остановилась, сказав ему напоследок:

— Не в первый раз я слышу эти слова. Bene, делайте как знаете. Дочь ваша, не моя. И герцог Альбрехт ваш родственник. Двуличный и опасный. Весьма опасный.

Королевна Ядвига уже знала о намерениях отца и, услышав от Анны о недовольстве королевы, залилась плачем.

— Столько слез… Пожалейте глаза, — утешала ее камеристка. — Ежели вашему высочеству супружество с Иоахимом желательно…

— Да, желательно, — подтвердила Ядвига. — Но мачеха… Она никогда не называла Бону мачехой, и Анна только вздохнула:

— Его королевское величество не всегда поступает так, как хочется королеве.

В это время вошла Марина.

— Совсем обезумела, — сказала она. — Все что ни попадя бросает на пол, мечется как угорелая…

— А что говорит? — спросила Ядвига.

— Гогенцоллерны, мол, хотят только одного: объединения всех земель прусских. А королевна для них приманка.

— Неправда! Не может того быть! Он писал, что я ему люба, — крикнула Ядвига.

— А что еще ему писать? — отважилась заметить Марина. — Что он у королевы на подозрении?

— Никогда не поверю этому! Он любит меня! Любит! Анна взглянула на Марину, но та отвернулась.

— Может быть, и любит, — согласилась она неуверенно. — Вот и не надо плакать. Не плачьте…

Натиск из Кракова оказался сильнее, чем предполагала Бона. Вслед за постоянными советниками короля в Вильну пожаловал сам гетман Тарновский. На аудиенции у монарха присутствовал маршал Вольский, и он рассказал королеве, в чем укоряют ее малопольские вельможи, недовольные тем, что она вместе с Августом вот уже более двух лет не покидает Литву.

— Всемилостивый государь! — жаловался Тарновский. — Когда сенаторы вопрошают о молодом короле, не ведаю, что и ответить! Известно нам, что обучился он королевской осанке, царственной поступи, всему торжественному церемониалу. Это верно! Но обучают его итальянцы да сочинители всякие.