глазу. Алифио вздохнул.

— У каждой медали две стороны. Королева любит дукаты, это правда. Но она чинит дороги, возводит селения и замки. Разве этого мало?

— Быть может, много, но пусть бы она это делала в своих угодьях, а не у нас в Литве. На наших землях мы обойдемся и без нее. К тому же — помилуйте! — все ее окружение — одни чужеземцы.

Чуждые нам и недоброжелательные, наносящие ущерб маестату.

Алифио нахмурил брови.

— Пожалуй, трудно отнести к ним мелких шляхтичей, находящихся на службе у ее величества? Дыбовский, Каменский, Грынькович и Юндзилл. Разве это чужеземцы?

— Вы, ваша милость, верный защитник королевы.

— Влияние канцелярии государыни и ее польского двора распространяется на всю Литву и Волынь, — ответствовал Алифио. — Этого нельзя отрицать.

— Нам-то это к чему? Для более тесного единения с Краковом? Так или иначе недовольных все больше. Слыханное ли дело, чтобы в столь беспокойное время, когда пахнет войной и Шуйский против нас собрал на границе войско, два короля, отец и сын, вместо того чтоб идти на войну, в поход, отправляются на свадьбу?

— Разве гетман Тарновский уже двинулся к границе? — возразил канцлер.

— Вижу, мне тут делать нечего, — буркнул Радзивилл, вставая. — Вздумал искать у вас справедливости!

— В самом деле, — согласился Алифио, — каждая из сторон права по-своему. Но на чьей стороне истина, оценить по справедливости очень трудно…

Прощальный вечер с танцами в Виленском замке удался на славу. Молодежь плясала при свете факелов. В первой паре танцевал юный король с Дианой ди Кордона. Оба они, несмотря на разницу в возрасте, были прекрасны, у обоих красовались одинаковые белые цветы: у нее — вплетенные в волосы, у него — за поясом.

— Бирюза на шее, огонь в глазах… Она даже не таится, — шепнула Марина, склонившись над Боной.

— Ди Кордона… Знаменитый испанский род. Чем дольше о ней думаю, тем спокойнее становлюсь.

— Почему? Синьора Диана — истинный вулкан.

— Может, это и хорошо? Отвлечет Августа от опасных прожектов гетмана, который намерен сделать из него воителя. Это последняя любовь Дианы, а таковая столь же исключительна, как и первая.

— А ежели ради нее он не пожелает вступить в брак? — спросила камеристка.

— Вступить в брак? Он слишком молод для этого.

— При дворе все чаще говорят, что ему предназначена Елизавета Австрийская…

— Не при моей жизни. Дочь Габсбурга на Вавеле?

— Я осмелилась только повторить… — шепнула Марина.

— Довольно! Ты делаешься несносной. Надоедлива, как Станьчик. Не соглашусь ни на какую невесту, кроме французской королевны. И свадьба не раньше, чем лет через десять. А пока пусть танцует. Пусть веселится! Постой, подожди. Кто, кроме тебя, догадывается об истине?

— Анна. Разумеется, Анна. Ревнует к ней.

— Ты с ума сошла?! Ведь она была при рождении Августа.

— А Диана нет? Мы же вместе приехали на Вавель.

— Стало быть, ты думаешь, что Анна… Боже! Ей, наверно, лет тридцать. И она никогда не говорила о замужестве. Это странно, и впрямь странно…

— Кто знает, не держит ли ее при дворе и кое-что иное, — добавила ехидно Марина.

— Что же?

— Не знаю, ничего не знаю… Но слышала, что покойный канцлер шидловецкий брал дукаты от Габсбургов. А дочка Зарембы небось бедна как церковная крыса…

— Бредни! — возмутилась Бона. — Ее недавно умерший отец был каштеляном.

— Простите, госпожа, но ведь я предупреждала: не знаю, ей-богу, ничего не знаю…

Она ушла, а королева в свою очередь стала присматриваться теперь и к Анне, танцевавшей с Остоей.

Она выглядела молодо, привлекательно, могла давно выйти замуж. Какова же причина, заставлявшая ее быть столь добродетельной и оставаться в девичестве? А может… Может, Марина завидует этой польке за то, что ее приблизили ко двору? Хуже то, что Анна знает… Если ее, королеву, обвинят в том, что она потворствует разврату совсем еще юного сына, станут сравнивать Августа с чешским Людвиком, она может утверждать, что ни о чем не знала и никогда не допустила бы такого. Но Анна знает. Как это нехорошо, как это скверно…

Двор вернулся в Краков осенью, и тотчас же начались приготовления к свадебным торжествам.

Первым попросил королеву об аудиенции маршал Кмита и был благосклонно ею принят.

— Я знаю, что вы пожелали меня видеть. Он склонился в низком поклоне.

— Я безмерно счастлив, что всемилостивая государыня, прибыв на свадьбу, снова находится среди нас, в Кракове, — произнес он.

Бона расхохоталась.

— И вы не могли сказать этого при всех? Или же мне принять эти слова как выражение тайно питаемых вами чувств?

— Наияснейшая госпожа, вы шутите… слишком жестоко. Тогда она спросила с оттенком нежности в голосе:

— Неужто?

— Уже столько лет… С давних пор… Еще в Неполомицах… — взволнованно стал говорить Кмита.

— Довольно!.. — прервала она его. — Поговорим о чем-нибудь ином. С чем еще вы пожаловали ко мне?

— Государыня! С горечью и сожалением вынужден заметить, чинится мне великая обида. Уже долгое время дожидаюсь я должности краковского старосты. Это звание надлежит мне и по возрасту, и в признание заслуг моих, перечислять которые не стану. А меж тем король откладывает назначение, подыскивает иного старосту. Неужто владелец замка в Висниче для Кракова недостаточно хорош?

— Вы знаете короля, — спокойно ответила Бона, — он не любит, чтобы его торопили. Но попытаюсь узнать и дать вам надлежащий ответ. Тогда и продолжим нашу беседу.

— Государыня, вы готовы мне помочь?..

— Да. О да! Краковский староста — это защитник замкового града. А на Вавеле живут два дракона. Оборона будет поистине нелегка. И их, и замка… Разве не так, ваше преосвященство? — добавила она, увидев входящего примаса Кшицкого.

— Говорю «да», потому что вижу ваше величество веселой. Впервые с того дня, как объявлено бракосочетание королевны Ядвиги.

— Садитесь, прошу вас… Должна признать, что нашла Краков сильно изменившимся. Я не чувствую себя здесь столь уверенно, как прежде. Отовсюду слышу о внесенной якобы мною в Литве сумятице. Будто королева не должна ни управлять страной, ни вмешиваться в заграничные альянсы.

— Трудно найти льстецов по убеждениям, — заметил при мае. — Но платных…

— Да, да. Это я знаю. Но на сей раз речь идет о чем-то большем, нежели подкупленные сторонники, особенно теперь, когда мы столь близко породнились с курфюрстом, мне надобно иметь верных сторонников при дворе.

— На меня, как и на примаса, вы можете полагаться полностью, ваше величество, — заверил ее Кмита.

Я сумею оценить это. Однако я на нашу беседу пригласила и епископа из Пшемысля…

— Гамрата?

— Да. Он много лет провел в Италии. Обучался там искус ству правления. С некоторых пор разумно и достойно управ ляет королевскими угодьями в Мазовии. Приняв сан Краковского епископа, он вместе с нами составил бы сильную партию, которая нам столь необходима.