Бродяжничала с ним несколько месяцев в шумной, карнавальной толпе, с ним же и устроилась в моей округе.
Спасибо тебе, щедрый предшественник, за наше с ней сближение.
Великаны любят путешествовать. Приходят они отовсюду, даже из Испании и из Италии, чтобы вместе оказаться на празднествах в Хацбруке, в Стеенвоорде, в Байоле, в Ваттрелосе, в Гравелине: новостями заодно обменяться, чью-то свадьбу справить. Как у Тинтин Пуретта с Фрази, которые годом позже под фанфары оповестили всех о рождении Луизы. Как же они воспроизводятся? Да не касается это нас. На некоторое время оставили их в Лосе, где у них дом, силенок поднабраться, вспомнить молодость, ивовые каркасы свои осмотреть, окраску подновить. Их частная жизнь, ночная в особенности, им лишь принадлежит, никому больше, и в ней творят они, чего пожелают.
С позволения сказочного своего принца, Шарли с удовольствием втискивалась с ним внутрь великана, которому в тот день выпадало быть анимированным. Она воображала себя душой и мотором огромной куклы и полными пригоршнями черпала свежесть из фонтана, опадавшего струями смеха вокруг веселого шествия. То становилась дочерью угольщика Мари Гейетт, с черной от сажи мордашкой. Или же дочкою Гаргантюа, уплетавшей в метр длинною рожок с шоколадным мороженным, вымазывая обвислые губы и подбородок, чем и смешила детишек больше всего. Шарли нравился этот приютившийся средь взрослых мирок кукольных персонажей, далёкий от моды шоу-бизнеса и прочей пыли в глазах, обращающих людей в слепцов. Ничего, дороже удовольствия одаривать всех весельем, не показывая при том своего лица, не было в нём. Никто вас не знал и даже не представлял о вашем существовании, но вы сами, вы-то знали, что без вас праздник останется угрюмым. И Шарли мирно уживалась с той непосредственной девочкой, ныряя в которую вновь играла в куклы, даже в столь большие, что те сами могли бы носить её на руках.
Мало помалу она перезнакомилась и с прочими членами сей анахронической общины созидателей и разносчиков великанов, научилась ценить этих заблудших во времени мечтателей, творцов всеобщего воображения, живущих лишь раздариваемою всем и вся радостью филантропов, завещанием которых лишь даруется жизнь новым эмблематичным персонажам.
Увы, среди скромных сих идеалистов затесалась-таки одна паршивая овца, «добрый» малый, в которого она и влюбилась. Речь-то, на самом деле, шла об искавшем забвения прошлым своим подвигам и нашедшим спасительную жёрдочку в утробе великана рецидивисте. Расплата ему и устоялась бы таковой, не пожелай он объединить новое ремесло со старым, «чистильщика банков». На такой вот забаве он и попался снова. В один из вечеров ожидания её оказались напрасными, не пришёл он. Несколько дней спустя, прочла она в местной газете статейку о неком злодее по имени Ролан Дюпре, арестованном в ходе неудачного налёта на банк Монса, речь шла о нём. И если бы не повстречал я её в тот же день в
К счастью она познакомилась со мной и для неё всё переменилось.
От страсти своей она не отступилась, отнюдь. В начале я не переставал удивляться, когда слышал от неё, будто предстоит ей починить фрак Тотора в Стеенверке, сорочку короля пекарей в Вормхуте, матросскую блузу рыбака в Форт-Мардике, раздающему в Кесной леденцы Пьеро Бемберло воротничок, шляпу состарившейся сироте Бинбина из Валансьена, шейный платок Рауля из Годваерсвельде, шиньон старушке Юлии — заступнице бельгийской, а ещё нос Зефа Кафуньетта, но, понемногу, пообвыкся, и мы вместе над этим всем потешались. Иногда и я мотался с ней, то туда, то сюда. Пережил минуты необузданной радости, когда настала моя очередь узнать потаённое великанье нутро и мы, помогая приютившей нас монументальной соучастнице отплясывать, переплелись в воздушном пузыре счастья. Отчего все великаны, женщины и мужчины, носят юбки? Да для того, чтобы влюблённые могли в них хорониться, становясь единым целым, так-то вот. Единое то огромно, до самых облаков! И парил я подхваченный дуновением поэзии, укрывающей порой всё вокруг, и предметы, и жесты, сияющими нимбами. Как и в то раз, когда на площади деревушки с неведомым названием, в пушистой тишине, приютившейся на коньке подвешенной между небом и туманом беседки, заиграл вдруг духовой оркестр. Среди всполохов того волшебства не сумел я разгадать, что истинная звезда празднества таится в утробе сотворённого из полотна, бумаги и ивовых прутьев великана.
И радовался за неё, ринувшуюся в объятия демона музыки, вовсе не помышляя о драме, но уже ступая в неё одной ногой. Что ж, устремление её сего сословия достойно, наивно думал я, не ведая ничего о её музыкальном прошлом. И, в меру скромных своих возможностей, пытался помочь — расколол небольшую копилку, дабы оплатить запись недорогого диска в местной студии, которая, по правде говоря, выдавала «на гора» лишь нечто, достойное внимания семьи или же, в лучшем случае, ближайших друзей. Я, тем не менее, в игру ту вступил по своей воле и в тайне всему верил, изо всех сил желал ей успеха. Для её же блага и ещё, чтобы убедить, что шанс тот ей дал я, а потому покидать меня у неё резона нет. Павший под чарами индивидуальности Шарли малый, занявшийся одновременно аранжировкой, оркестровкой и инструменталом для записи на почитаемых им дисках в 45 оборотов, работал почти что за так. Он изъявил лишь желание подписать контракт, в должном порядке и по полной форме, так чтобы в случае успеха причитался бы ему некий процент от добычи, что, другими словами, стало бы достойным плодом его артистического участия. Имя его стояло рядом с Шарли, исполнительницы, и моим, с трескучей приставкой «продюсер».
Церемоний-то сколько! И всё из-за диска с сотню штук числом, публично выпущенным которому не бывать никогда. Но мы-то в него верили, накрепко. То уж чудом представлялось, что диск вообще существовал… Он, конечно же, нуждался в защите, в продвижении: Шарли звонила во множество фирм звукозаписи Брюсселя, добилась нескольких встреч, всякий раз оставляла свой диск. И ждала… ждала лихорадочно, что кто-то отзовётся, ждала напрасно. Ей говорили, нужно мол упорствовать, произведению дескать нужна доработка, но она на верном пути. В общем, болтовня да и только…
Моей единственной и, пожалуй, лучшей акцией рекламного характера стала отправка диска некому, весьма, впрочем, популярному исполнителю итало-бельгийской породы, уроженцу сих мест, в надежде умаслить его ссылкой на собственный же, не менее тяжкий дебют в местной школе. «При вашей длинной руке, да стоит вам только какого-нибудь печатника, сицилийского, как и вы роду-племени, пальцем поманить…» Ответа я так и не получил. Не то звезда никогда песен не слушал, не то рука его была иной, нежели я себе представлял, длины. Вынужден сегодня допустить, что неудачным, скорее всего, оказалось содержимое диска.
Задетая за живое, обиженная провалом, не желавшая принимать никаких доводов, кроме разве что посредственности качества записи, скисла моя Шарли. Злоба, с какой пела она теперь, граничила с агрессией, что приводило в замешательство всех слушавших. Стало совершенно очевидным, что желает она свести счёты с целым миром и, в частности, с тем «бездарным и жалким, кому доверила она свою карьеру», то есть со мною. Ей говорили, что ищет она, мол, козла отпущения, пробует, дескать, освободиться от старой, нанесённой ей ещё в той, в «до моей» бытности раны. Я же попросту под руку попал.
Понемногу, но вместе с тем и неумолимо, стали проявляться в ней перемены. От прежней поэтичной выдумщицы, одаривавшей меня самыми нежданными причудами, оставалась в ней одна лишь, в буквальном смысле, мания вскарабкиваться на деревья, а то и на опоры электропередач. Да, да, представьте себе, так и тянула её к себе высота, макушки, они вызывали в ней восторг. Проходя мимо какого-нибудь дуба или каштана, не могла она не высмотреть, откуда берутся те лучики света, что образуют ауру вокруг их крон.
Как-то вечером, когда возвращались мы в
