— Какой там ещё нищий?
— Эй, Джино, отдай бумажку тому бедолаге! И у нас есть самолюбие, за кого вы нас принимаете?
И Джино с достоинством проделывает это на глазах у обернувшегося медузой трактирщика. Он выходит из бистро и хвастливо протягивает тысячу какому-то ханыге, сидевшему у входной двери, бросив меж ног прямо на тротуар свою кепку.
— Вот! А на счёту у нас два раза по две кружки пива.
— Хорошо, пускай, — проворчал владелец кафе, — это за мой счёт, раз уж я в таком положении…
Уходим мы довольные собой, а через несколько минут нищий, на самом деле, конечно же, член банды, догоняет нас, давясь со смеху и возвращает тысячу франков в наш общак, который мы избегаем тратить, если то позволяет нам наша изворотливость.
— Тонко сработано, Розарио! А затем ты вернулся и ворованное пиво оплатил?
— Ты что, за дурня меня принимаешь?
По возвращении в контору столкнулся я с Франсуаз, подставившей мне щеку. Холодно замечаю ей, что утреннее приветствие у нас уже состоялось.
— Ну и что? Хорошего, насколько я знаю, много не бывает, — пошутила она. — Чем же, крошка моя Жюльен, так обеспокоен, коль отдергивает голову от обычного поцелуя?
— Ничего, Фанфан… всё отлично.
Я назвал её Фанфан, как это делали лишь отец и бабушка её. Пожалел об этом тут же, осознав тот факт, что ветреность моя принуждает в очередной раз меня сделать шаг навстречу неизбежному сближению нашему или к столкновению.
Мог, однако, я ещё вернуться на путь истинный и выправить завихлявшую было свою жизнь, если бы только настоящая возлюбленная моя вспомнила обо мне. Решил — обожду ещё немного, то ли сигнала какого, то ли действия… неважно уж, главное чтоб от неё.
Как-то вечером, хотя не приходилось мне видеть её около трёх месяцев, объявилась Пьеретта, на этот раз рыжая. Позвонила в мою дверь, чтобы одарить непременным своим: «Привет, малыш!» и, как если бы болтали мы с ней не далее, как вчера, протянула мне дымившую кастрюлю со словами:
— Ризотто мсье, как заказывали!
Обуздав удивление своё, реагирую так, будто ждал оригиналку эту, по виду только что вытурившую гостей своих, не озаботившись ни приличием, ни долгом, следовавшим из давнишних отношений. Предлагаю-таки ей войти.
Явилась она весьма кстати, я как раз готовился расколотить три несчастных яйца, чтобы изжарить омлет с колбасой, чем собирался довольствоваться по причине отсутствия блюда более замысловатого. Потому принимал её я с большим, нежели в первую встречу нашу радушием, да и с неким уже интересом, подогреваемым щедростью редкостной сей персоны.
Взглядом указала она на левую свою подмышку; я понял, что следовало достать бутылку красного вина, хранившуюся не в совсем прохладном месте… так сказать. Тигнянелло Антинори восемьдесят первого — «Mizzica!», «Чёрт возьми!» — эхом откликается во мне схоронившийся переводчик. Не будучи особо сведущ в энологии, ведал однако я, что среди вин итальянских знатоков — то было наиболее уважаемым. Ризотто с мозгами от Монтекаттини, вино из Валь ди Пеза, её неповторимая компания… да тут у меня вся Тоскана причалила. Вот здорово!
Ризотто было вкусней, чем в первый раз, потому как было свежо, а Пьеретта и вправду мила. Макияж чуть резковат, особенно на глазах, вкруг подведённых краской для бровей, да губы, и так от природы припухлые, а тут ещё ярко красным замалёванные. Какого же она могла быть возраста? Сорока пяти, может, а не то — и пятидесяти лет? Но, всё весьма и весьма умело закамуфлировано.
— Ну, малыш, на сытое брюхо и разговор слаще. Тебе нечего мне рассказать?
Не успев проглотить, попытался я пробурчать что-то ей в ответ, но вместо того выплюнул в неё несколькими, увильнувшими от расправы рисинками. Усовестившись, конечно же, не смог удержаться я, однако, от смеха и закашлялся, да так, что чуть было не задохнулся. Пьеретта поднялась с места, стукнула со словами: «Это всё от радости», меня по спине и уже как бы себе самой добавила:
— Нет лучше радости, чем неожиданная… Ты, видать, мне рад… Ну, давай, выкладывай, что там у тебя… Кто это залил твой балкон?
Прокашлявшись, рассматриваю такую же как и я любительницу смеси вульгарщины и гостеприимства, словечки которой царапали слух, но, что удивительно, и придавали её речи особую притягательность. Поблагодарив её, улыбаюсь ей как можно приветливей в виду чертовски путанной астральной ситуации на моём небосклоне, после эфемерного прохождения по нему кометы моей любви и слепой службы своей на посту Великого Неудачника. Намеренному забвению в голове моей вопреки, взрослая сестрица Маленького Принца становилась всё более явственной, занимая всё больше места, так что, не смотря на истекшие со дня последнего её исчезновения несколько месяцев, не покидало меня ощущение встречи с ней буквально накануне.
Это, как если бы, едва увидав её и прикрыв глаза, запечатлел бы я образ её на сетчатке намертво.
Вот вам образчик того, как можно вдохновить одной единственной улыбкой, если тот, кому вы адресуете её, способен выслушать так, что не описать словами, и Пьеретта, казалось мне, принадлежала к редкостной этой категории слушателей.
Мне пришла на память последняя наша встреча; не смотря на различие наше во вкусах на живописный предмет, ощутил я некую симпатию при нашей взаимной склонности к упорству в желании каждого сокрушить другого в ораторском поединке.
Чтобы ещё более оживить и без того дружескую сопричастность, установившуюся между нами, я рискнул поставить танго. Особо не выбирая, я наткнулся на «
— У тебя есть диски с танго!
— Ну, да… Почему это вас удивляет?
— В твоём-то возрасте…
— Для танго возраста нет! Вот уже десять лет, как я в членах Клуба Танго в Лувьере.
— Я от него без ума. Оно заставляет меня летать, я только это во время работы и слушаю, мне очень хотелось бы повидать твой клуб.
— Когда захотите, но у вас не будет пары, я там танцую только с дамами почтенного возраста…
— Льстец и волокита.
— Как же вы можете слушать музыку и работать?
— Нормально… скажем, она её скрашивает. Как-нибудь придёшь, увидишь. Тебе понравится.
— Вам повезло. У меня на работе другая музыка играет, приходится терпеть.
— Ну и ну! И что же, рок-н-ролл?
— Не совсем… похоронные марши, реквиемы… я служу в похоронном бюро… так-то вот… ассистентом у техника похоронных процедур.
— Да, ты что! Не шути! Ты разыгрываешь меня, малыш!
— Я бы себе этого не позволил… ну или может быть потом, позже.
Она сделала обеими руками рожки, сплюнула под стол, бросила через оба плеча по щепотке соли, посмотрела мне прямо в глаза и расхохоталась…
— Я так и знала, малыш… Я обереглась и сходила в церковь, поставила свечку святому Антонию, чтобы он за меня заступился.
И, ничтоже сумняшися, продолжила:
— А деревья-то твои, что же… всё ещё голубые?
