— Есть теперь даже и красные, — ответил я.
— Они что же, малыш… подгорели, что ли… тебе бы пожарных вызвать… ха-ха-ха…
И зашлёпала себя при этом по ляжкам.
Внезапно, совсем другим тоном, без всякого там видимого сочувствия и запросто так, заявила мне, «что была мне за няньку».
— Что-то не катит? Может, могу чем помочь… есть у меня кой-какие возможности, скажем по работе.
— И что же вы делаете, не считая лучшего в мире ризотто?
— Не твоё дело!
Я заглянул в глубину её глаз, она вызывала во мне доверие, я же нуждался в разговоре с «обычной» женщиной. Открыл я кейс бывшего бухгалтера, достал из него фото той, которую продолжал разыскивать.
— Очень мила, — заметила она. — Это та, которую ты ждал в тот вечер?
— И да, и нет.
— Так да, или нет? — уточнила она с дружеской настойчивостью.
— Я ждал её с уверенностью, что она не придёт.
— Больно мудрёно всё!
— Всё, как в романе, забавно. Доказательство тому то, что не видел я её больше года.
— Вместо того, чтоб как дурень какой ждать, со скуки подыхая, да палец посасывая, мог бы и поискать её.
— Не мог позволить себе лишить её права выбора.
— Размазня… чего уж тут оправдываться. Вот и правильно, что при тщедушности твоей не стала она к тебе вертаться, хватило ума-то.
— И на том спасибо!
— Так ведь не за что, парень, как зовут-то её?
— Шарлота.
— Это мило, но всем уж надоело, бабку мою так ещё кликали. А что, теперь это снова модно?
— Да, только она просит называть её Шарли.
— Чудно. Хотя теперь меня ничего уж не удивит.
Она всматривается в фото.
— Скажи на милость, я же видела уже эту девчуру.
— Ну, да! — ответил ей я, мысленно спрашивая себя самого, откуда этот старый парижский акцент у неё, живущей в Эн-Сент-Мартине.
— Как-то вечером, что-то между восьмью и девятью часами, в прошлом году… выехала я из деревушки на работу и видела её в свете моих фар… несколько секунд… она шла от вокзала…
— Вы уверены в том, что высказали?
— А я что, высказываю? Я дело тебе излагаю… Не можешь ты попроще, черт тебя дери! Так о чём, то бишь, я? Ах да, я ехала к вокзалу, она шла от него. Вид у неё был потерянный. Я остановилась, чтоб спросить у неё, откуда она идёт и не нужна ли ей моя помощь, только она другую машину остановила, та ехала в ту же сторону. Видела я, как она села туда и был при ней букет цветов… я дальше поехала.
— При ней был букет цветов? Когда же это?
— Так, парень, минуту… календаря у меня в животе нету.
Пьеретта плесканула нам
— Могу тебе сказать, что было то 1-го сентября… потому как весь день видела я с цветами множество народу, но вот в такой поздний час показалась эта девица мне странной.
— Пьеретта, вы уверены в том, в чём уверяете меня?
— Что я сказала «странной»?
— Будьте серьёзней, это важно… как можете вы быть совершенно уверены, как вы можете помнить это по прошествии столько времени?
— Не знаю. Бывает же так, что заберёт тебя что-то вдруг, поди разберись отчего… вот, и та девчушка… одна, средь ночи, испуганная и всё же решительная, она меня заинтриговала. Уверяю тебя, она это была… пускай, может, и немного с другой причёской.
— Но, это же всё меняет!
— Чего это меняет?
— Это меняет всю мою жизнь… это значит, что она не забыла о годовщине, и шла она от меня.
— Этого… я у неё не спрашивала… тебя не знала, а годовщина твоя… откуда мне было знать, — пыхтела она в энный раз, неисправимо довольная собой. — А цветы, может это на могилку было…
— Нет у неё никого в округе этой… Что-то значит, конечно же, произошло.
— Говорю же тебе, села она в ту огромную машину… в «
— Но, Пьеретта, посудите сами! Цветы прочили мне, шла она от меня, а благополучной она никогда не прибывала.
— Ну, это ты говоришь, а она, может, к друзьям, на вечеринку, шла…
— Я зову Розарио!
— Это кто ж такой?
— Друг один, из полицейских.
— Этого только не хватало, идея не из лучших…
— Чао, Розарио. Это Жюльен. Прости, что поздно так тебя беспокою…
Наверняка разбудил его.
— Да, конечно, это может подождать до завтра… извини меня… Ну, если ты настаиваешь… Так вот, Шарли была возле вокзала Эн-Сент-Мартин первого сентября этого года около девяти часов вечера, в руках у неё был букет цветов, которые она несла мне на мою годовщину, но не дошла. Одна моя знакомая видела, как она садилась в большую легковушку, «Мерседес» какой-то.
Розарио заверил меня, что займётся этим завтра же утром.
— До завтра, деревня… неотесанная.
— Ещё один гробовщик?
— Да, но это самый, что ни на есть, кореш мой.
— Ладно, парень, исчезаю, как говорил карандаш, когда его затачивали… держи меня в курсах.
Вот, уж и в самом деле, с Пьереттой и Фернаном мог бы написать я целую антологию полузабытых каламбуров и афоризмов. Почитательница альманаха Вермонта вышла уже на лестничную клетку, когда я переспросил, какова же её профессия. Бросила она мне в ответ через плечо, не оборачиваясь:
— Самая, что ни есть, старинная.
Подумалось мне, что неверно понял её:
— Стариками, что ли, занимаетесь?
— Ну, так оно и есть… — прыснула она со смеху, на прощание.
Фото, что сунул мне под нос Розарио, будучи у меня вечером следующего дня, ничто мне не говорило. Не признал я ни торчавших ёжиком и обритых вокруг ушей волос, ни вызывающе болтавшийся посреди серебристой белизны этого паласа, будто избежавший опустошительных рук стригаля чёрный клок волос, ни болтавшегося в левой ноздре кольца, ни чернющих глаз, напуганных и выпученных, ни болезненной этой худобы.
— У девицы этой ничего общего ни с сильфидой моей, ни с ангельскими её волосами, — говорю Розарио.
Тот упорствует:
