– Благодарю, ваше величество, за доверие и высокую честь, – поклонился Кутузов. – Только прибудут ли монархи на такое ристалище? Вы, государь, рыцарь. И вы полагаете, что рыцарство, присущее вам, в натуре есть и у других венценосцев. Сдается только мне, что ни английский король, ни римский император не осмелятся приехать, чтобы потыкаться на шпагах. А Густав-Адольф Шведский? По ветрености своей он, чего доброго, может воспользоваться вашим благородным предложением для делания разных насмешек и непристойностей...

Император задумался.

– Вы правы, – произнес он. – Но как же тогда быть?

– Давайте, – подхватил Кутузов, – изложим ваше предложение как слух. Со слов какого-нибудь иностранного корреспондента. Прикажите литератору с острым пером составить такую заметку, чтобы напечатать ее в Гамбурге или Лондоне...

– Дельно, дельно, сударь! – Павел снова повеселел. – Пожалуй, и человек такой у меня есть на примете. Это писатель Коцебу...

Михаил Илларионович знал Коцебу не только по службе в России при покойной государыне, но и по его многочисленным сентиментальным пьесам, с шумным успехом шедшим на петербургской и московской сцене. Но он знал и о том, как в апреле 1800 года этот писатель был арестован на русской границе и по приказу Павла сослан в Тобольск, а затем в Курган. А недавно Коцебу так же неожиданно был прощен, вызван в Петербург и назначен директором придворного немецкого театра...

– Вот-вот, – согласился Кутузов. – Он напишет обо всем для заграничных газет, а мы подождем, каковы будут отклики...

Последнее сумасбродство императора венчало собой новый и причудливый крен в политике петербургского двора. Корабль русской государственности мотало, словно за рулем оказался пьяный шкипер.

Когда Англия заняла все ту же злосчастную Мальту, Павел в октябре 1800 года повелел наложить во всех портах эмбарго на британские суда и товары. Между тем Бонапарт, утвердивший свою диктатуру во Франции под скромным званием первого консула, стал искать сближения с Россией. Он освободил всех русских пленных и обратился к Павлу с предложением установить мир и спокойствие на континенте.

Русский император приказал принести к себе карту Европы, разложил ее надвое и сказал: «Только так мы можем быть друзьями!»

Одним из фантастических последствий новой политики был задуманный поход в Индию, которую Павел решил завоевать силой одних казаков. Славный генерал Платов был возвращен из ссылки и возглавил первый эшелон войска. Без подробных карт, в наступившую распутицу, казаки еще испытывали и жестокие лишения от недостатка продовольствия и враждебности местного населения и были возвращены с пути уже Александром I.

Другим следствием было резкое усиление иезуитской пропаганды, чем не преминул воспользоваться Бонапарт. Отец Грубер, вылечивший императрицу Марию Федоровну от зубной боли, получил разрешение являться к императору без доклада. Грубер внушал Павлу, что только с помощью Мальтийского ордена тот спасет Европу от бедствий революции и вольнодумства...

...Уже в карете, направляясь из Михайловского замка домой, Михаил Илларионович горестно сказал себе: «Все-таки государь наш ненормален. Это чувствуется только временами, пусть так. Но приличествует ли и такое состояние монарху на троне? Главе великой державы? Правителю России?..»

Его ожидала заплаканная Екатерина Ильинична.

После отъезда Кутузова прибежал дворовый Рибопьеров. Он сообщил, что по приказу императора Александр Иванович посажен в секретный каземат Петропавловской крепости, а его матушка Аграфена Александровна и сестры отправлены в ссылку.

По самой своей человеческой природе Кутузов не мог принадлежать к заговорщикам, входить в какой-то сговор. Можно сказать, однако, что он всю жизнь оставался заговорщиком, но в особой партии, которую составляла только одна его собственная персона. Он был в заговоре против всего: против своего государя, который терзал страну; против вельмож, завидовавших ему; против масонов, которым позволил вовлечь себя в «братство» и даже возвести на высокую ступень; против прусской доктрины и муштровки в армии.

И все во имя России.

От вице-канцлера Панина, до его смещения и ссылки в декабре 1800 года, а затем и от графа Палена Михаил Илларионович знал о заговоре, знал и главных заговорщиков. Необыкновенная подозрительность Павла – к приближенным вельможам, к собственным детям Александру и Константину, к супруге Марии Федоровне – торопила их. В любой час готовящийся переворот мог быть предупрежден одним росчерком августейшего пера.

Императору уже донесли, что Пален слишком часто бывает в комнатах Александра. Хотя граф Петр Алексеевич, как генерал-губернатор Петербурга, был подчинен великому князю и был обязан являться к нему с докладами, он не смел более встречаться с ним. Уговорились обмениваться записками, которые передавал вице-канцлер Панин.

Ловкость и хитрость в соединении с решительностью Пален доказал, еще будучи тридцатичетырехлетним генерал-майором, при штурме Очакова. Со своей колонной он должен был первым ворваться в крепость и дать оттуда сигнал тремя ракетами, чтобы на приступ двинулись остальные войска. Барон Петр Алексеевич заверил Потемкина, что исполнит его распоряжение, он приказал выпустить ракеты, едва лишь тронулся с места. Общее и одновременное движение всех колонн и определило успех...

Ныне Петр Алексеевич, уже граф и генерал от инфантерии, понимал, что откладывать долее исполнение задуманного невозможно.

Слишком много лиц знало о заговоре. О нем шептались в гостиных у Талызина, Зубова, Обольянинова и у Екатерины Ильиничны Кутузовой. В первом батальоне Семеновского гвардейского полка все офицеры, не исключая прапорщиков, были осведомлены о близости переворота. К числу посвященных относились сенаторы Орлов, Чичерин, Татаринов, граф Толстой, из генералов – командир преображенцев князь Сергей Голицын и командир семеновцев Депрерадович, Талызин, Мансуров, князь Яшвили и даже генерал- адъютант императора Аргамантов.

Пален не просто играл с огнем – он давно ходил на волосок от гибели.

Однажды, когда он явился с утренним докладом во дворец, Панин сунул ему в передней императорских покоев очередную записку от великого князя. Граф Петр Алексеевич, полагая, что у него достаточно времени, собирался тут же прочесть ее, написать ответ, а бумажку, переданную ему, сжечь. Внезапно из спальни вышел государь. Он подозвал к себе Палена, затащил в свой кабинет и запер дверь. Генерал- губернатор едва успел спрятать записку в правом кармане сюртука.

Император был в самом хорошем настроении. Он стремительно ходил взад и вперед по кабинету, по своей давней привычке беспрестанно откидывая руки назад, говорил о самых невинных вещах, смеялся, шутил. Вдруг он вплотную приблизился к Палену, взял его за лацканы и быстро и картаво сказал:

– Я хочу порыться в ваших карманах. Посмотреть, что у вас там. Наверняка какое-нибудь любовное послание...

Граф Петр Алексеевич почувствовал, как в жилах у него испаряется кровь.

– Ваше величество! Что вы делаете? Оставьте! – нашелся он. – Вы не выносите запаха табака. А я много нюхаю. Мой носовой платок весь в табаке. Вы запачкаете руки и после будете страдать от неприятного запаха.

Павел отскочил от него со словами:

– Вы правы! Фи, какая гадость!..

После высылки Панина из Петербурга Пален оказался главным распорядителем заговора. Он нуждался в надежных исполнителях и возлагал надежды на обиженных императором екатерининских вельмож. Воспользовавшись однажды добрым настроением государя, граф Петр Алексеевич глубоко растрогал его, описав, как страдают выгнанные из полков и исключенные из службы офицеры и генералы от горя и нужды. Два часа спустя фельдъегеря скакали во все концы империи, чтобы вернуть в столицу всех сосланных.

В конце 1800 года три брата Зубовых и генерал Бенкигсен были уже в Петербурге. Вместе с князем Яшвили и генералом Уваровым они составили ядро заговора...