во дворце жить крайне вредно, он переехал туда с женой и великими князьями Александром и Константином. В новом помещении император дал большой бал-маскарад для дворянства и купечества. Лицам первых двух классов велено было явиться под цвет дворца, в розовом.
Февраль в столице выдался очень холодным, но не сухим; влагой был пропитан морозный воздух и, кажется, самые стены Михайловского замка. Скинув на руки лакею кунью шубу, Михаил Илларионович невольно с зябкостью передернул полными плечами в блекло-красном домино.
Стужей веяло от гранита парадной лестницы, от серого сибирского мрамора двух балюстрад, от золоченой бронзы пилястров. На площадке безропотно мерзла нагая Клеопатра, полулежа на высоком постаменте. С ее мраморной неподвижностью могли соперничать фигуры двух красавцев гренадеров, застывших по обе стороны распахнутых парадных дверей из красного дерева. Оттуда вместе с аккордами танцевальной музыки и приглушенным гулом голосов валил густой пар...
Кутузов не без оснований почитался теперь одним из самых близких государю лиц. В конце ноября минувшего года он выполнил еще одно деликатное поручение Павла – встретил и проводил до Петербурга молодого шведского короля Густава IV. На финской границе, по старому знакомству, они расцеловались и ехали до столицы в одной карете.
Русский император, порицавший политику стокгольмского двора, искал поводы, чтобы излить свое августейшее недовольство, и они очень скоро явились. Во время представления в эрмитажном театре шведский монарх имел неосторожность назвать красные шапочки танцовщиц якобинскими колпаками, а затем, усилив негодование императора, отказал бывшему брадобрею Кутайсову в пожаловании ордена Святого Серафима. Немедленно последовало повеление отменить все приготовления, сделанные для обратного следования Густава IV по Финляндии. Кутузову было приказано остаться в Петербурге. Король и его свита в пути не имели бы даже пропитания, если бы их не выручил финский пастор...
«Наш государь – воистину воплощение капризной фортуны, – подумалось Михаилу Илларионовичу. – Миг, и спица в колесе, вознесенная вверх, уже в пыли...»
Чуть помедлив у дверей, изукрашенных бронзовым оружием и Медузиными головами, Кутузов шагнул, точно в море, в обширную залу. Отделанная под желтый с пятнами мрамор, она тонула в густом тумане. Хотя было зажжено несколько тысяч свечей, Михаил Илларионович различал лишь пятна на месте лиц в полумасках. «Словно в бане, – сказал он себе. – Только без положенного жару».
Обер-гофмаршал Нарышкин под руку провел Кутузова сквозь густую толпу к особе императора.
Павла, видимо, удручали холод и сырость, испортившие празднество. С другом своей юности – вице- канцлером Куракиным он стоял под огромной картиной кисти Шебуева «Полтавская победа». Быстро говоря что-то князю Александру Борисовичу, государь неотрывно глядел на холст, на круглое лицо своего великого прадеда.
Кутузов уже привык к тому, что император почасту погружается в мистическое настроение, с особым, болезненным удовольствием вспоминает о страшных и необъяснимых случаях из своей жизни. Коротко поздоровавшись, Павел продолжал говорить. Речь шла о том, что судьбе, видно, не угодно одарить его долгой жизнью. Очень курносое лицо государя было бледно, большие глаза сверкали.
– Михайла Ларионович! – обратился он к генералу. – Мне отчего-то сегодня страшно. И покойный император! Он смотрит на меня с особым значением...
– Вы переволновались, ваше величество, – успокоил его Кутузов, отводя глаза от картины, от действительно пронизывающего взгляда Петра Первого. – Вам лучше бы на время покинуть залу.
– Генерал прав, – поддержал его Куракин.
– Хорошо. Только пойдемте со мною, господа, – слегка дрожащим голосом пригласил их Павел.
Через галерею Рафаэля, названную так потому, что тут висело четыре великолепных ковра – копии картин знаменитого итальянца, император быстро прошел в белую с золотыми разводами комнату. Он сел в кресло, предложив спутникам два других. Здесь было тихо и уютно. От топившегося камина шел горячий воздух, который колебал пламя свечей в двух шандалах. Блики ползали по стенам, по знакомым ландшафтам Гатчины и Павловска, придавая всему происходящему смутную таинственность.
Помолчав, Павел тихо заговорил:
– Этот взгляд, он преследует меня... Ты помнишь, Куракин, что приключилось со мной много лет назад? Здесь, в Петербурге?
– Государь! – ответил Александр Борисович. – При всем уважении к вашим словам, могу сказать, что то была игра вашего воображения...
– Нет, сударь, нет! – быстро возразил император. – Это правда, сущая правда! И если Михайла Ларионович даст слово молчать, я расскажу, как было дело. Впрочем, я ценю Кутузова именно за дипломатический дар. Он столь блестяще подтвердил его в Берлине...
Михаил Илларионович поклонился и сказал, что никогда еще не выдавал чужих секретов, а тайна августейшая для него священна.
– Я в этом не сомневался. Итак, вооружитесь терпением. – Павел погрозил Кутузову пальцем.
Он вздохнул, словно собираясь с силами, оглядел потолок, как если бы ожидал и там узреть что-то пугающее, и начал:
– Мы с Куракиным были молоды, веселы, провели ночь у меня, разговаривали и курили. И нам пришла мысль выйти из дворца инкогнито, чтобы прогуляться по городу при лунном свете. Погода была не холодная, дни удлинялись. Да! Это было в середине марта. В лучшую пору нашей петербургской весны, столь бледной в сравнении с этим временем года на юге...
Император поглядел на побледневшего Куракина, затем перевел взгляд на Кутузова, который с невозмутимой учтивостью выразил осторожной мимикой, что он весь внимание.
– Повторяю, мы были веселы и вовсе не думали о чем-то религиозном или серьезном. А помнишь, Куракин? Ты так и сыпал шутками насчет немногих прохожих, которые встречались нам...
– Ваше величество... – пробормотал Куракин, как бы борясь с неприятными воспоминаниями, – стоит ли вызывать из памяти столь странный случай?
– Молчи, Куракин! Так вот, Я шел впереди, предшествуемый слугой. За мной, в нескольких шагах, следовал Куракин. А сзади него, на некотором расстоянии, шел другой слуга. Помнится, луна светила так ярко, что можно было читать. Тени ложились длинные и густые...
Речь Павла, плавная и живая, убеждала. Лицо его преобразилось. Кутузову даже показалось, что исчезла обычная картавость императора. Глаза, и без того большие, расширились и словно уже видели что-то, не ведомое никому. Взгляд остановился. Павел был так сосредоточен, словно рассказывал все это самому себе.
– При повороте в одну из улиц, – уже с некоторой торжественностью продолжал он, – я заметил в углублении перед дверями мрачного здания высокого и худого человека. Он был закутан в плащ, наподобие испанского, и надвинул на глаза военную шляпу. Казалось, этот человек поджидал кого-то. Как только мы поравнялись с ним, он вышел из своего убежища и молча подошел ко мне с левой стороны. Невозможно было разглядеть черты его лица. Только его шаги по тротуару издавали странный звук. Как будто камень ударялся о камень. Я был сначала изумлен этой встречей. Затем мне показалось, что я ощущаю холод. Холод в левом боку, к которому прикасался незнакомец! Меня охватила дрожь. Я обернулся к Куракину и сказал: «Странный у нас, однако, спутник!» «Какой спутник?» – удивился он. «Вот тот, который идет слева от меня. И кажется, производит изрядный шум». Ты помнишь, Куракин?.. – снова обратился император к другу своей юности.
– Да, ваше величество, – медленно ответил тот. – Я в изумлении таращил глаза и уверял, что слева от вас никого нет...
Михаилу Илларионовичу невольно передалось настроение, которое охватило обоих участников давней прогулки. Не решаясь перебивать говоривших или вмешиваться в рассказ государя, он молча слушал продолжение этой странной истории.
– Я изумился! – возбужденно говорил Павел. – И сказал: «Как! Ты не видишь человека в плаще? Который идет слева, между стеной и мною?» – «Ваше высочество! Вы сами касаетесь стены. Между вами и стеной нет места для кого-то другого...» Я протянул руку...
Тут император поднял руку, пальцы которой приметно дрожали.
– Действительно, я почувствовал камень. Но человек был тут и продолжал идти со мной в ногу. Шаги его по-прежнему издавали звук, подобный удару молота. Тогда я начал всматриваться в него и из-под
