малость. На семь столетий...

Михаил Илларионович показал ему глазами на ехавшего чуть позади Кологривова. Командир всей кавалерии гатчинских войск, он боготворил императора и сам был его первейшим любимцем. Встретив 5 ноября 1796 года секунд-майором, Андрей Семенович в течение двадцати дней прыгнул сперва в полковники, а потом в генерал-майоры, был награжден орденом Святой Анны, а в двадцать три года сделался уже генерал-лейтенантом.

– Вы правы, эксцеленц, – перехватил его взгляд Пален, переходя на немецкий язык. – Но мы продолжим столь многообещающий разговор...

Оба главнокомандующих давно, еще с осады Очакова, знали друг друга, и теперь Пален, формировавший заговор против Павла, желал заручиться если не поддержкой, то хотя бы нейтралитетом влиятельного Кутузова.

Разноцветные фигурки маршировавших на зеленом лугу солдат казались игрушечными. Накануне маневров Михаил Илларионович долго беседовал с престарелым бароном Дибичем, который, как бывший адъютант Фридриха II, пользовался особым благоволением императора. Он в самых учтивых выражениях распространился об известном благородстве почтенного генерала, которое, при его близости августейшей особе, позволяет надеяться на успешное проведение маневров.

Теперь Дибич сопровождал Павла, ревниво всматривающегося в марширующие каре, и на каждом шагу громко восклицал по-немецки:

– О, великий Фридрих! Если бы ты мог видеть армию Павла! Она выше твоей...

Чувствительное сердце императора было покорено. Дибич искусно направлял во время маневров его внимание таким образом, что сумел скрыть неизбежные во время таких операций промахи. Павел в ответ восторгался, что имеет в своей армии двух «столь отличных тактиков».

На третий день маневров, 8 сентября, государь возложил на графа Палена орден Святого Иоанна Иерусалимского большого креста, а на Кутузова – Святого Андрея Первозванного. В высочайшем приказе отмечалось: «Для его величества весьма утешно было видеть достижение войска его до такого совершенства, в каковом оно показало себя во всех частях под начальством таковых генералов, которых качества и таланты, при действиях таковых войск и таковой нации, как российская, могут ручаться совершенно за утверждение и обеспечение безопасности и целости государства».

Михаил Илларионович оказался уже в самой опасной близости к Павлу.

Из Гатчины он извещал жену: «Я вчерась, мой друг, был у государя и переговорил о делах, слава Богу. Он приказал мне остаться ужинать и впредь ходить обедать и ужинать; об тебе много раз говорил, а прощаясь со мною в кабинете, изволил сказать: „Кланяйся Катерине Ильиничне и скажи, что я помню, сколь она мне всегда была предана, и ежели не могу ее непосредственно возблагодарить, то хотя бы тех, кто ей принадлежит“.

Но, каждодневно видясь с императором, который давал ему книги из своей библиотеки, а затем в задушевных беседах обсуждал прочитанное, Кутузов считал дни, когда сможет вырваться из августейших объятий.

Граф Иван Андреевич Тизенгаузен, педант, брюзга с водянистыми лягушачьими глазами, впрочем добрый старик, с остзейской пунктуальной дотошностью объяснял Кутузову план постройки дворца, над воздвижением которого уже более трех лет без устали трудились сотни мастеровых.

Уродливая масса красноватых камней, окруженная рвами с подъемными мостами, высилась при слиянии Мойки с Фонтанкой. Первоначальный проект принадлежал скончавшемуся в 1799 году Баженову и был завершен архитектором Бренной. Главное же начальство над работами Павел вверил Тизенгаузену, назначенному обер-гофмейстером.

– Его величество изволил каждодневно справляться о сроках завершения, – пояснял Тизенгаузен, – и мне приходится, словно на войне, торопить строителей...

К замку тянулись вереницы телег с глыбами финского гранита и розового мрамора, грудами жженого кирпича. На лесах, подгоняемых капралами, суетились рабочие.

– Право, граф, дворец сей все более походит на неприступную крепость, – шутливым тоном сказал Михаил Илларионович. Про себя же добавил: «Только кто будет штурмовать ее?»

Кутузов на время отъезда графа Палена в Ригу для переговоров с англичанами выполнял обязанности петербургского генерал-губернатора.

– Вы правы! И скажу по секрету, милый генерал, что уже завезены двадцать новых бронзовых пушек двенадцатифунтового калибра, – сыпал быстрой немецкой речью Тизенгаузен.

– А что там за конная статуя? – поинтересовался Михаил Илларионович, указывая на огромного бронзового всадника: лошадь идет шагом, седок одет по-римски, на голове – лавровый венок.

– Представьте себе – Петра Великого. Она была отлита итальянцем Мартелли при императрице Елизавете Петровне. И забыта в сарае. Когда ломали летний дворец, где родился наш государь, нашли ее. Она будет поднята на мраморный пьедестал и установлена посреди большой Дворцовой площади...

Не одни генерал-губернаторские заботы заставляли Кутузова любезничать с начальником гоф- интендантской конторы. У графа Ивана Андреевича два сына и дочь. Один из сыновей – девятнадцатилетний подпоручик Федор-Фердинанд уже не раз на балах приглашал танцевать только Лизоньку. И она, кажется, неравнодушна к нему. Дай бы Бог! А то уж больно разборчива, отвергла Антона Коронелли. Сказала, что выйдет замуж только по любви – большой, настоящей.

– Граф! – наклонил пудреную голову Кутузов. – Не забывайте, прошу вас, наш дом, Катерина Ильинична почасту говорит со мной о вас и Катерине Ивановне. Считает, что у нее с супругой вашей родство душ...

– Почту за честь, генерал, – отвечал польщенный Тизенгаузен. – Вот только этот дворец. Все жилы вытягивает. Не знаю, как и угодить его величеству.

Он подошел к Михаилу Илларионовичу совсем близко и понизил голос:

– А вы знаете, что при копке котлована тут нашли плиту с именем несчастного императора-узника Иоанна Антоновича...

– Дурной знак! – откликнулся Кутузов. – Но ведь на все воля его величества. Он сказал: «На этом месте я родился, здесь хочу и умереть...»

Как отмечал историк, слова эти исполнились с буквальной точностью.

8 ноября 1800 года, в день Святого архистратига Михаила, происходило торжественное освящение долгожданного прибежища Павла.

От Зимнего дворца до Михайловского замка были расставлены шпалерами войска. Утром, около десяти часов, при громе пушек началось торжественное шествие. Сам император, в окружении великих князей и небольшой свиты, ехал верхом; государыня Мария Федоровна, великие княжны и придворные дамы следовали за ним в парадных каретах.

Подъезжая к ярко-розовой громаде замка, Михаил Илларионович, находившийся в свите, невольно вспомнил о причине появления сего необычного колера. Когда дворец был готов, оставалось выбрать цвет для наружных стен. Колеблясь, император попросил совета у своей фаворитки княгини Гагариной, дочери сенатора Лопухина, но и та не могла ровно ничего решить. Тогда Павел взял одну из ее розовых перчаток и послал к архитектору Бренне с приказанием немедля окрасить дворец точно таким же колером. На стенах Михайловского замка он принял, однако, кровавый оттенок...

С Садовой улицы государь направился к подъемному мосту надо рвом через средние ворота, которые открывались лишь для царской фамилии, на главную площадь, или коннетабль. Отсюда вся процессия двинулась для освящения дворцовой церкви.

В час пополудни в столовой комнате было накрыто восемь кувертов. Приглашались самые близкие государю лица. Помимо императорской четы за столом находились: великая княжна Мария Павловна, Кутузов, обер-гофмаршал Нарышкин, обер-шталмейстер граф Кутайсов, граф Пален, обер-камергер Строганов. В камер-фурьерском журнале, где все имело свой особый смысл, Михаил Илларионович в списке значился вторым.

Кубков не было, и за здоровье государя пили из простых граненых рюмок...

Павел спешил с новосельем. 1 февраля 1801 года, несмотря на сырость и предупреждения врачей, что