как два горба верблюда.

Он разрывал ее руки,

как ткани.

Она, как раба отбивалась руками,

кусалась, мычала,

впивалась зубами досады,

визжала, как нежный джейран

в тигриной засаде.

Сдавил ее горло

и в рот ей вогнал крик,

он белел из открытого рта,

словно мраморный клык,

и скользил по броне боевой,

защищающей сердце.

И когда он расчистил путь к цели,

когда он руками пчелы

раздвигал лепестки ее ног,

чтобы жалом звенящим

ударить в нектар вожделенный…

Мой слушатель, мужайся,

из храма мы не выйдем,

что было — не увидим,

что не было — услышим.

Кто видывал такое —

цветок пчелу ужалил

и навсегда покоя

лишил пчелу?

— Ввва-а-ахх! — взревели восхищенные массагеты, и даже Мард невольно воскликнул, отдавая дань высокому искусству певца, но, несколько покоробленный, осторожно повел взглядом в сторону царицы и поразился. Томирис без всякого смущения весело смеялась, с лукавством поглядывая на мужчин. Веселое оживление долго не покидало саков, которые подталкивали друг друга локтем, перебрасывались многозначительными намеками и разражались взрывами дикого хохота. А Зал спокойно пережидал, наигрывая на инструменте мелодию. Сказители не любят невнимательных слушателей, но старик был подлинным мастером, уверенным, что в любой момент сумеет овладеть вниманием толпы. И действительно, дождавшись некоторой паузы, он резким поворотом сюжета вновь привлек интерес к своему сказанию. Он живописал гибель и похороны Ишпаки, и голос его звучал печально и торжественно:

Огромен ров,

Дно выстлано двурогими коврами,

воздвигнут в центре пропасти шатер

тремя равновеликими углами.

Ишпака вносят,

вдетого в броню,

укладывают на широком ложе.

Кувшины справа — золотом набиты,

в бою добытом.

Кувшины слева —

темное вино

и жидкий жир.

А вяленое мясо

уложено в тугих мешках копченых,

хлебы льняными тканями покрыты.

Он тысячи копий с седла метнул,

и тысячи стрел в тела окунул. ' *

Одну,

визжащую, как ответ,

неожиданный ветер

в него вернул.

Эй, кравчий, налей вина

поэту!

Я стоя выпью

за кончину эту

Эй, кравчий,

мне скорее вина!

За славного воина

выпью до дна!

Массагеты разом встали с чашами в руках и, молча опусто-их, так же молча сели по своим местам. Лишь один Зал : Продолжал пить поданную ему виночерпием прямо в руки ча-/, и пил неряшливо, захлебываясь. Вино текло по усам и бо-. оде. Старик вконец устал и последние слова не пропел, про-I шипел шепотом. А Мард, потрясенный сказанием и борясь с 5этим ярким впечатлением, со злорадством думалс 'Подожди-ь.те, дикари! Несется на вас гибельный смерч, несущий столько лертей, что некому будет оплакивать их, и только шакалы сбудут выть на пепелищах ваших кочевий'.

Мальчик дернул старика за рукав. Певец в изнеможении цел, скрестив ноги и скрючившись. Пот градом капал с его ). Он хрипло и вяло спросил:

— Чего тебе, Ширак?

— Пойдем домой, дедушка. Ты устал. Тебе надо отдохнуть.

Томирис сорвала с груди подвеску с вычеканенным барсом, зающим горного козла, и бросила на колени сказителя. Это как бы послужило сигналом, и вожди, кичась друг перед дру-и особенно перед послом великого Кира, стали поспешно гвать с себя ожерелья, застежки, фибулы, гривны, кольца, ьги — на колени старика посыпался золотой дождь. Мард задумался, улыбнулся и, сорвав с пояса ханжал <Ханжал (перс.) - кинжал> в дорогих ножнах, бросил его певцу.

Старик поднял голову, ощупал предметы, взял в руки ханжал.

— Кто это дал, Ширак?

— Перс, дедушка.

— Ты настоящий воин, посол персидского царя. И царь, эщий таких слуг,— могучий вождь и грозный враг! Благодарю тебя за твой дар и принимаю его. И старик тяжело поднялся. С колен посыпались золотые побрякушки.

— Веди меня, Ширак!—сказал он мальчику.