ним упал.

 — Не стрелять! Взять живьем! — заорал офицер. — Пленных не бить!

   Через две-три минуты помятые, со скованными руками, тяжело дышашие парни стояли под наведенными автоматами у стены. Их противникам тоже крепко досталось. Один сплевывал кровь из разбитого рта и ощупывал шатающиеся передние зубы, другой осторожно трогал наливающийся багрянцем синяк под глазом, а сержант никак не выпрямит скособоченную шею и с ненавистью целится взглядом на Груздева.

 — Вывести! — кивнул лейтенант на Мари и Жана. — Подержать два-три дня под арестом. А этих, — указал он на парней, — немедленно отправить в штаб!

   Лисовский чуть не носом уперся в закопченную стену, и смутное, пока еще полностью не осознанное прозрение путало его мысли. Что-то неладное происходит? Гарри неплохо говорит по-немецки, но заспешит и сглатывает окончания слов, смягчает твердые звуки. У лейтенанта явно чувствуется южно-немецкий акцент, он четко и ясно произносит сложные слова. Неужели!.. А почему и нет? Когда офицер рявкнул, сержант автоматически щелкнул каблуками и послушно отозвался:

 — Яволь!

   И вряд бы американец ударил безоружного пленника за немецкий орден. Неужели гитлеровец?! Переодеваться в чужую форму им не впервые. И в Польше, и во Франции, и в Бельгии они проделывали этот маскарад. И в Советском Союзе в первые месяцы войны забрасывали парашютистов в тыл под видом красноармейцев... Диверсанты!

 — Выходи! — скомандовал сержант и ткнул Сергея меж лопаток стволом автомата.

 — Прекрати! — потребовал офицер. — Они нам живыми нужны. Не довезешь до штаба, пойдешь в штрафную!

   Вывели из брассери, подтолкнули к вездеходу. Парни успели рассмотреть, как солдаты сгоняют в освещенную лучами фар церковь крестьян — мужчин, женщин с детьми, стариков. Крупные снежные хлопья медленно опускались на понуро бредущих людей. В глухой тишине ни голоса, ни детского плача, только слышится одинокий собачий лай.

   Вездеход подбрасывало на каждом сугробе и ухабе, мотало из стороны в сторону на поворотах. Мотор натужно хрипел, порой захлебывался в яростном реве. Груздев и Лисовский со скованными руками валялись на дне грязного металлического кузова, а солдаты сидели на боковых скамейках и ногами подпирали парней. Едва тронулась машина, Сергей почувствовал на груди чьи-то твердые, как камень, каблуки. Они давили с такой силой, что ребра, казалось, вот-вот лопнут и острыми концами вонзятся в легкие, печень, желудок.

   Груздев с трудом приподнял голову и в свете вспыхнувшей от затяжки сигареты встретился с горящими ненавистью глазами сержанта. «Хочет меня доконать, гад ползучий!» — с холодным бешенством подумал Сергей, решив любыми путями увертываться от мстительных каблуков. Он непрерывно ворочался, спасаясь от верной гибели, пытался зубами дотянуться до ног сержанта, но враг неотступно его преследовал. Солдаты активно включились в занятную игру со смертью. Отпихивали парня, когда он к ним подкатывался.

   Лисовский с ужасом понял, какую цель преследует немец, и в бессильной ярости пытался принять на себя хотя бы часть его ударов. Костю отшвыривали, он катался с Сергеем по грязному днищу, кряхтел от пинков и радовался, когда земляку удавалось ускользнуть от каблуков садиста.

   На ухабах ботинки соскальзывали с Сережкиного тела и опять упрочались на ребрах, стараясь их сокрушить, размозжить. Парень догадался, враг упирается руками в скамейку, усиливая нагрузку на ноги. Каждый вдох отдавался острой болью в груди. Он изнемогал в неравной борьбе, слабее прежнего сопротивлялся жестокому натиску, когда вездеход остановился. Сергея вслед за Костей выбросили из машины, прикладами заставили подняться. «Подонок!» — исступленно уставился он на сержанта. — На минуту снять бы браслеты, на куски бы разорвал!

   На широкой поляне тесным-тесно от запорошенных снегом танков «Шерман», американских бронетранспортеров, самоходных штурмовых орудий, «студебеккеров», «доджей», «виллисов». Под деревьями затаились вместительные автобусы и бензовозы, а в лесной вырубке темнеют приземистые бревенчатые дома. К ним-то и повели друзей, пинками помогли подняться на крайнее крыльцо, втолкнули  в небольшую,  вроде прихожей, комнатку, освещенную аккумуляторной лампочкой.

   Из-за стола поднялся офицер с утомленным лицом, глубокими тенями под глазами, но аккуратным, волосок к волоску, пробором. Равнодушно скользнул взглядом по пленникам, слушая рапорт сержанта.

 — Сами не могли допросить и...

 — Унтерштурмфюрер приказал живыми доставить в штаб, сожалеюще доложил сержант и достал ремни с пистолетами, немецкие ордена, пачки английских, французских и американских денег.

 — Где вы их захватили? — с пробудившейся тревогой спросил офицер и, выслушав ответ, сказал: — Обождите, пока доложу штурмбанфюреру.

   Парней поставили лицом к стене. Сергея мучила боль в груди, и он безразличным взглядом уперся перед собой.

   Костя ослабился, стараясь утишить ноющую боль, и заметил, как к другу бочком-бочком подвигается его «крестник» — сержант. В руках автомат, стволом вниз. Приблизился, рывком поднял его прикладом вверх, намереваясь ударить между лопаток. Лисовский намертво сцепил пальцы скованных рук и, как когда-то пушечным ударом резал мяч над волейбольной сеткой, сбоку изо всей силы саданул немца. Тот отлетел к двери и недвижно рухнул у порога.

 — Ах ты, падаль! — щелкнул затвором солдат.

 — Стой! — сердито крикнул офицер, вышедший из кабинета. — Унтершарфюрер сам виноват, что не выполнил приказ. Здесь не Восточный фронт, а наш противник — не русские Иваны. Снимите с пленных наручники!  — Слушаюсь, оберштурмфюрер!  — Уведите унтершарфюрера.  - У него сломана челюсть.

 — Тем хуже для него.

   Солдаты подхватили переодетого эсэсовца, поволокли, как пьяного. Он мотал головой, вырывался, что-то невнятно бормотал.

 — Заходите! — кивнул офицер парням на дверь кабинета. — Опустите руки.

   В большой комнате рыхлый мужчина с проклятьями ворочал кочергой большие поленья в грубо сложенном камине.

 - Черт возьми, Курт, — проворчал он, — откуда они принесли сырых дров? У меня голова от дыма разболелась.  Распорядись напилить сухих.

   В небрежно накинутом на плечи американском офицерском мундире с майорскими знаками различия он подошел к парням и, расставив ноги, впился в них равнодушным взглядом. Конец дымящейся кочерги поднес к глазам Сергея.

 — Кто такие? Чье задание выполняете?

 — Мы — немцы, — щелкнул каблуками Костя, — бежали из американского лагеря военнопленных.

 — Кто вам поверит? — скептически отозвался штурмбаннфюрер. — Оружием, деньгами и фальшивыми документами вас тоже в лагере обеспечили?!

 — Мы разоружили американцев...

 — Мне некогда сказки слушать. Отвечайте, или прикажу расстрелять как шпионов.

 — Мы выполняли специальное задание, штурмбаннфюрер, и отчитаемся перед теми, кто нас послал.

 — Вывести и расстрелять, — вернулся немец к камину. — Курт, не забудь насчет дров...

 — Вы сделаете большую ошибку, штурмбаннфюрер. В нашей судьбе заинтересован рейхсюгендфюрер...

 - Вывести!

   В комнатушке парней опять уткнули носом в стену. Теперь и Сергей разобрался в обстановке. Прикинул, в какую историю они влипли, аж холодок пробежал по спине. Столько кружили, такое пережили и снова у немцев оказались. Зря Костя ерепенится, пусть сразу расстреляют, чем попасть в гестапо на страшные муки. По жилке душу вымотают. Броситься на радиста, да его же башкой долбануть по аппаратуре. Одной очереди на обоих хватит...