входили неизвестные люди в форме и штатском.

- Сечкин! - раздался голос старшего надзирателя, держащего список в руке. - Давай на комиссию!

- Не пойду, - мрачно ответил я, - нечего там делать.

- Да сходи, может, сбросят пяток лет!

Я нехотя побрел в штаб. В кабинете начальника за длинным столом сидели члены комиссии и лагерная администрация. В центре - седой, грузный человек. Я отрапортовал по форме.

- Ну что, Сечкин? - начал «седой». - Долго еще будешь продолжать свои художества? Сколько тебе сейчас, двадцать три? Как же ты умудрился столько судимостей нахватать?

Я промолчал.

- Как он себя ведет, Константин Иванович? - спросил «седой», повернувшись к начальнику.

- Да ничего, - ответил майор, проснувшись. - От воровской жизни отошел, расконвоировали мы его, самодеятельность хорошую организовал.

- Ну что, может, сбросим ему пять лет? Как ты думаешь, Константин Иванович? Статья, правда, очень тяжелая!

-  Можно и сбросить, - поддержал майор.

- Короче, парень ты, видно, неплохой. Сбрасываем тебе пять лет и «поражение». Почти четыре ты по последнему приговору отсидел. Останется одиннадцать лет. Еще молодой выйдешь! Правда, Константин Иванович? - развеселился «седой».

- Правда, - уныло ответил полусонный майор.

- Спасибо, - угрюмо буркнул я, разворачиваясь к выходу и бросив на стол скомканную телеграмму от отца.

- Постой, постой! - «седой» расправил и прочел телеграмму. - А откуда твой отец знает про комиссии?

- Так ведь он сам их распределял в Верховном Совете, - зло пошутил я.

- Вот ведь как бывает, - почесал за ухом «седой». Отец хороший, порядочный человек, а сын - бандит! Ну что, Константин Иванович, как он себя ведет-то?

- Да вроде нормально, - вновь проснулся майор. - От воровской жизни отошел, расконвоировали мы его, самодеятельность организовал.

- Ну так, может, отдадим его на поруки отцу?

- Можно и отдать, - зевая, ответил майор.

Как азартный игрок, которому внезапно пошла масть, хватаясь за спасительную нить, я выплеснул словесный поток в лица членов комиссии. Забыв об упомянутой мной деятельности отца в Верховном Совете, я выпалил, что он - тяжело больной пенсионер, что приехать за мной на Колыму он не в состоянии, что я буду обречен вечно ждать его здесь, что хочу учиться - ведь начинается учебный год.

- Ну что вам стоит? - взмолился я, - Освободите «по чистой»!

- Мысли-то у него вроде неплохие, - задумчиво произнес «седой» Учиться хочет. А как он себя ведет, Константин Иванович?

- Как будто бы неплохо. - От воровской жизни отошел, расконвоировали мы его, самодеятельность организовал.

- Может, освободим его «о чистой»

- Можно и освободить, - согласился майор, протирая носовым платком красные от бессонницы глаза.

- Освобождаем тебя, Сечкин. Снимаем все судимости. Давай езжай в свою Москву!

Еле перебирая вдруг ослабевшими и негнущимися ногами, я выбрался из кабинета.

- Ну что? - окружили меня очередные соискатели свободы.

- Не знаю, кажется, освободили…

- Не может быть!!!

Из восьмидесяти претендентов освободили всего шесть человек. Дурные от счастья, мы получали справки об освобождении в спецчасти и без умолку делились своими планами на будущее. Я объявил, что завтра женюсь и останусь на полгода поработать на прииске, скоплю деньжат, а уж потом махну с женой к отцу в Москву. Жену устрою в институт, а сам буду работать и обязательно поступлю в вечернюю музыкальную школу по классу гитары. Мне объяснили, что я полный идиот, что столько лет мечтал о свободе, а теперь вздумал оставаться, что жизнь вольнонаемного на Колыме почти не отличается от жизни заключенного, что красивых баб в Москве - хоть пруд пруди и я потом неоднократно пожалею, что притащил с собой колымчанку. Друг друга мы убедить не сумели и на этом разошлись.

Часть ребят побежала доставать из загашников спирт, часть принялась готовить стол. Не обмыть такое выдающееся событие было бы тяжким преступлением - ведь мы уже вольные граждане, правда, до завтрашнего дня лишенные права выйти из зоны. Я представил себе безудержную радость своей подруги, когда завтра она узнает о происшедшем.

- Генрих, я слышал, вам даже очень сильно повезло, - зайдя в клуб, обратился ко мне Яков Моисеевич. - Как такое могло случиться, представить себе невозможно. И с вашей нехорошей статьей! Что вы себе обо всем этом думаете?

- Я думаю, что их перепугала телеграмма моего отца, - ответил я. - Он послал телеграмму председателю комиссии, чтобы тот немедленно меня освободил. Иначе грозил увольнением. Ну, председатель и сник. С одной стороны - статья не позволяет, с другой - отец накажет. Но статья - это простой текст, а отец - живой, очень эмоциональный человек. Может не только уволить, но и по голове наколотить. Кого председатель должен бояться?

- Вы знаете, Генрих, я завидую вам хорошей завистью. У вас еще хватает себе энергии так шутить! Я на вашем месте уже давно бы умер от инфаркта.

- Я бы тоже умер, но охота сперва на свободе погулять. Поэтому пока воздержусь.

В дверь вошли пятеро счастливчиков. В руках у них были бутылки со спиртом и закуска. За ними пожаловали Мороз с Кротом.

- Сека, отойдем в сторонку, - позвал меня Крот.

Мы вышли из комнаты и удалились в темноту зрительного зала.

- Подставляй руки, - сказал Крот, доставая из кармана кисет. - Возьми, на первое время сгодиться. Это от братвы.

- Ты что, Крот, хочешь, чтобы я снова подраскрутился? А потом в петлю, как Иван?

- Да ладно, Сека, ты же не фраер! Чего ты себя с Иваном равняешь? Не такое протаскивали!

- Нет, не буду рисковать. Иван рассказывал, какая-то аппаратура на пароходе установлена.

- Ну какая может быть аппаратура? Золото никакой магнит не берет. В крайнем случае проглотишь, - поучал Крот. - Аппендицит-то вырезали у тебя? - поинтересовался он.

- Еще в детстве.

- Значит, не застрянет, - констатировал Крот, высыпая себе в ладонь горсть крохотных самородков. - Бери, не стесняйся!

- Не обижайся, Крот! Не возьму. Пойдем лучше за стол. Там почти все уже готово.

- Как хочешь, Сека, - обиделся Крот, засовывая самородки обратно в кисет. - Было бы предложено!

Тем временем спирт разлили по кружкам.

- За свободу, мужики! - поднял кружку Мороз.

Все чокнулись, выпили и интенсивно заработали челюстями.

- Счастливый ты, Сека! - обратился ко мне Мороз. - Но учти! Несмотря на то, что ты завязал, шансы вернуться сюда у тебя есть. Можешь запросто залететь за предыдущие ходки. Поэтому будь осторожен. Хочу выпить персонально за тебя. Чтобы ты больше никогда не оказался на киче!

Вакханалия продолжалась. То ли свалившееся на меня счастье было так неожиданно, то ли продолжительное отсутствие в моей крови алкоголя сыграло свою роль, но в результате я очень быстро полностью отключился.

Очнулся я в незнакомой камере. Вокруг двухъярусные нары. Тюрьма! Неужели все то, что произошло со мной и о чем я смутно вспоминал, было обычным сном? А может, в пьяном угаре натворил каких-то дел? Оглядевшись вокруг, я убедился, что действительно лежу на нарах, а вокруг меня незнакомая публика. Что же произошло? Присмотревшись попристальней, различил несколько знакомых физиономий. Ба! Да это же те, кого комиссия освободила вместе со мной. Значит, это действительно не сон! Но почему тогда мы в камере?

Но нет, я не совершил никакого преступления. Оказалось, что отважные собутыльники мое решение остаться на Колыме восприняли как временное помутнение рассудка. Под воздействием алкогольных паров, а также советов Крота и Мороза они решили оказать мне добрую услугу и избавить от привязавшейся колымчанки. Утром, оформив свои и мои документы, они погрузили меня мертвецки пьяного в грузовик и, подливая время от времени спирт прямо в рот (дабы я не пришел в себя и не стал сдуру сопротивляться), отвезли прямо в Магадан. Часть Магаданской пересыльной тюрьмы была выделена под общежитие для освобожденных по Указу о несовершеннолетних, которые прибывали со всей Колымы и вынуждены были ожидать очередной рейсовый пароход на материк. И я, оказывается, нахожусь здесь уже три дня!

Взбешенный, вскочил я с нар и побежал искать попутную машину на Усть-Омчуг. Далее предстояло добираться пешком. Мне было страшно себе представить, что подумала обо мне Женя, узнав про мое освобождение и внезапный отъезд. Проклиная все на свете, я метался по дороге возле пересыльной тюрьмы, отчаянно пытаясь остановить какую-нибудь машину. К воротам подъехал грузовик, и из кузова стали выпрыгивать вновь прибывшие освобожденные из других зон. Некоторых из них я знал, так как они тоже были бесконвойниками и привозили нам лес для столбов. Зажав в кулаке все свои наличные деньги, я бросился к водителю с твердым намерением любым способом уговорить его отвезти меня обратно. Водитель в это время возился с мотором, и мне пришлось ждать, пока он закончит ремонт. Тем временем прибывшие ребята окружили меня и наперебой стали рассказывать последние новости, происшедшие за время моего отсутствия. Все это мало меня интересовало, и я рассеянно слушал их, внимательно наблюдая за водителем грузовика и нетерпеливо переминаясь на месте.

Вдруг, как будто мощный разряд тока ударил меня в сердце:

- А ты помнишь, в поселке была такая красивая девчонка, Женькой звали. Ну, дочка десятника! Позавчера повесилась!!!

Очнулся я на тех же нарах. Моей Женьки нет в живых. Зато рядом есть виновники ее смерти. И они должны заплатить за все. Раскрыв складной нож, я огляделся, разыскивая тех, кто сломал мою жизнь, загубив Женькину. Я был твердо уверен, что на этот раз заживо похороню себя в тюрьме, но ничто теперь