не сможет меня остановить. Оглядевшись по сторонам, я убедился, что в камере остался один. Выскочив на улицу, увидел удалявшиеся в сторону бухты Нагаево грузовики с теми, с кем еще недавно пил этот проклятый спирт. На рейде стоял пароход. Вернувшись в камеру и в бессильной ярости раскромсав ножом в щепки нары, я сел на пол и просидел в таком положении неделю, не замечая вокруг себя ничего. До следующего рейса. На Колыме меня больше ничто не удерживало.

Пароход увозил меня на материк, а вокруг первозданная тайга по-прежнему падала на колени под визжание пил и удары топоров. Мощные бульдозеры вырывали пни и бороздили измученную землю. Вокруг высились громадные сопки, точно такие же, как те, по которым мы с Женей так любили бродить, и которые стали ее могилой.

КОНЕЦ

Генриха я знаю давно. Во всяком случае, достаточно, чтобы говорить о нем, как о своем друге. Когда нас познакомили, мне и в голову не могло прийти, что за плечами этого симпатичного интеллигентного человека такая трагическая судьба. В нем было столько жизнелюбия, оптимизма и юмора, что казалось, у него просто не могло быть никаких жизненных невзгод. А как удивительно он играет на гитаре! Чем больше мы с ним встречались, тем больше я влюблялся в него.

Генрих не относится к тем людям, которые любят о себе много говорить. Но даже то немногое, что он рассказывал о себе, просто шокировало. Лишь через несколько лет я вдруг с огромным удивлением узнаю, что песни, которые знакомы мне едва ли не с детства, написаны Генрихом. А с каким душевным волнением он их исполняет! Так и кажется, что ты перенесся в свое далекое прошлое. А года три назад он неожиданно приносит мне американский журнал, в котором напечатан его очерк «крощение строптивого, или любовь в зоне»- дикий и трогательный эпизод его лагерной жизни. История эта настолько поразила меня, что я буквально начал давить на Генриха, заставляя его сесть за стол и написать книгу о своих лагерных перипетиях. Не скажу, что Генрих легко согласился с этой идеей. Тем не менее мне все-таки удалось его убедить. Возможно, не последнюю роль сыграл мой писательский авторитет, ведь мои книги нравились Генриху. Как бы там ни было, он серьезно принялся за работу и вскоре вручил мне рукопись страниц в двести со словами:

-  Все. Больше не знаю, о чем писать! Зря, наверное, я позволил себя уговорить. Какой из меня писатель?

Как мог я успокоил его, а сам себе пообещал: ни за что не говорить ему правду, если материал мне не понравится. Честно говоря, тогда я и сам не очень верил в то, что Генриху под силу написать книгу. Думал, что в крайнем случае поработать над ней придется мне. Однако опасения мои, к счастью, не оправдались: рукопись меня настолько поразила, что под ее впечатлением я находился несколько дней. Прочитал ее еще раз, прошелся по ней карандашом, делая пометки-вопросы о том, о чем бы мне еще хотелось узнать из этой книги. Потом позвонил ему. Мы встретились. Я совершенно искренне похвалил рукопись, рассказал о своих замечаниях, после которых Генрих воскликнул, что теперь знает, о чем писать дальше, и, благодарный и окрыленный удалился.

Прошло несколько месяцев, и вот передо мной законченное произведение. Оно написано шально, с юмором, очень легко читается и не отпускает буквально с первых страниц.

Мне хотелось бы рассказать читателям о наиболее важных, на мой взгляд, событиях жизни Генриха, не вошедших в эту книгу…

Война изуродовала жизнь интеллигентной московской семьи, и восьмилетний Генрих стал беспризорником. Судьба потащила его по бесчисленным ухабам. Сначала из простого любопытства, потом от голода, а впоследствии увлекшись воровской романтикой и полной, как ему казалось, свободой, он совершал одну за другой роковые ошибки, цена которых оказалась очень дорогой. Однако, тюрьмы и лагеря, избиения и пытки, имитация расстрела, нечеловеческие условия быта не сломили, а, наоборот, закалили дух Генриха. Ему удавалось выживать там, где погибали другие. Казалось, смерть просто была не в силах с ним совладать. Тяжкие испытания не смогли ожесточить его ранимую, добрую и щедрую душу.

Немногим удается после стольких лет неволи подняться на ноги, и уж совсем единицы способны после пережитых моральных травм полностью реализовать свои возможности. В 1956 году, двадцатитрехлетним, трижды судимым парнем, чудом освободившись из заключения и приехав в Москву, Генрих устроился на автозавод имени Сталина. Был слесарем, сверловщиком, сборщиком, разнорабочим. Осуществляя свою давнюю мечту, начал учиться в вечерней музыкальной школе по классу гитары у замечательного педагога Людмилы Васильевны Акишиной. Семиструнную гитару пришлось заменить шестиструнной, возможности которой оказались неизмеримо шире. Неверные навыки самоучки, приобретенные в зоне, пришлось забыть и начать все сначала. После работы Генрих занимался на инструменте по восемь-десять часов в сутки до полного изнеможения, а потом, обложившись учебниками по теории музыки, постигал музыкальную науку. Спать приходилось по три-четыре часа. Досыпал свое он в метро по дороге на работу и в школу, ловил каждую свободную минуту.

Упорные занятия принесли свои результаты. Уже через несколько месяцев Генрих был приглашен в Московский драматический театр. Уволившись с завода, он целиком посвятил себя музыке. Теперь времени для занятий стало значительно больше. Спектаклей, в которых звучала гитара, в репертуаре театра было не очень много, а так как работа была сдельная (платили за разовые выступления), приходилось подрабатывать, участвуя в массовых сценах. Одновременно Генрих начал принимать участие в самодеятельных концертах, включая в свой репертуар совершенно неожиданные для гитаристов-любителей того времени произведения Баха, Паганини, Моцарта. Через год, во время аттестации в Министерстве культуры, один из членов комиссии поинтересовался, как долго музыкант играет. Генрих ответил, что серьезно увлекся гитарой год назад. «то вы нас дурачите! - возмутился видный музыковед. Мы что, не понимаем, что тут не меньше десяти лет нужно!…»

В Министерстве культуры Генриху выдали аттестат артиста первой категории. Началась бурная профессиональная концертная деятельность. Наряду с гастрольными поездками он озвучивал радиопередачи, выступал в телевизионных программах, делал аранжировки для гитары. Кроме того, при Доме Культуры имени Чкалова начал преподавать, впоследствии создав самодеятельный ансамбль из своих учеников-гитаристов. В 1959 году состоялся первый концерт этого коллектива. Со временем ансамбль стали приглашать на самые ответственные, всесоюзного масштаба, концерты. В 1961 году во Дворце спорта в Лужниках на заключительном концерте, посвященном Пятому Всемирному конгрессу профсоюзов, Генриха лично поздравил с творческими успехами Хрущев. В этом же году появилась изданная ленинградским издательством «Музгиз» книга под названием «Гитара в России» (очерк истории гитарного искусства), в которой Генриха отметили как гитариста с большими исполнительскими возможностями.

Педагогическая работа стала все больше увлекать Генриха. Вскоре он уже ведет класс гитары в Государственном училище циркового и эстрадного искусства, а также во Всероссийской творческой мастерской эстрадного искусства. С его участием выпускается первая эстрадная программа этой мастерской «В жизни раз бывает восемнадцать лет», которая с успехом проходит на сцене Театра эстрады.

Для бесконечных разъездов Генрих приобрел себе старенький «Москвич». Правда, резина у «Москвича» была совершенно «лысая». Вот тут-то Генриха и подстерегал новый зигзаг судьбы. Однажды к его машине подошли двое парней. С сочувствием взглянув на колеса, они поведали ему, что их машина попала в аварию и что купленный ими комплект новых покрышек теперь не пригодится, поэтому они предлагают ему приобрести их. В магазинах достать покрышки тогда было почти невозможно. И Генрих решился…

…Через полгода он был арестован прямо у входа в цирковое училище. Оказалось, что злополучная резина была похищена с завода. Парни, продавшие ее Генриху, были задержаны на очередной краже и назвали многих своих покупателей. Все они присутствовали на суде. Девять - в качестве свидетелей, а один, Генрих, - как обвиняемый. Его разыскали по описанию автомобиля.

- Сечкин был ранее неоднократно судим, и поэтому не мог не догадываться о том, что покрышки краденые, - констатировала судья Таганского народного суда. - Своими действиями Сечкин спровоцировал обвиняемых на совершение последующих краж. Если бы никто не покупал у них покрышки, они бы их не воровали! А по действующему законодательству подстрекатель квалифицируется как соучастник преступления.

Генриху дали два года. «Москвич» был конфискован, ведь на нем Генрих привез покупку к себе домой.

- Автомашина является орудием преступления, так как Сечкин использовал ее для перевозки похищенных покрышек, и подлежит конфискации в доход государства, - заключила судья.

Снова решетки. Снова нары. И не так страшна была несвобода, как крушение всех надежд. Через год за хорошее поведение и организацию в зоне художественной самодеятельности Генрих был освобожден.

Снова началась борьба. За право проживания в Москве, за прописку, вообще за право жить. Преодолев административные преграды и поселившись в своей комнатушке в коммунальной квартире вместе со старенькой мачехой (отец уже умер), он вновь принялся восстанавливать свою жизнь. Генриха снова приняли на работу везде, где он трудился до суда. Вновь призвание заставило его перечеркнуть прошлое и с головой окунуться в горячо любимое дело.

Вступив в Творческое объединение